Она поставила чашку с блюдцем на столик, взяла веер, откинулась на спинку кресла-качалки и, плавно покачиваясь, с блаженным вздохом закрыла глаза.
Нет, она не благодарила свою тетку за то, что в тот день та велела ей помыть окна. В конце концов, тетка все время заставляла ее мыть окна, скоблить добела пол, начищать лампы и столовое серебро, чтобы выгнать из нее тщеславие и гордость. Чтобы Флортье получила возмездие за свои грехи, научилась покаянию, и ей больше никогда не лезли в голову глупые затеи. И все же это было самое лучшее, что когда-либо сделала для нее тетка Кокки: она сунула ей в руки ведро, тряпку и пачку старых газет. Флортье скомкала газетный лист, чтобы протереть им влажное стекло, и тут ее взгляд упал на рисунок холмистой местности, за которой поднимались высокие горы, потом на текст рядом с картинкой. Она расправила бумагу и прочла эти строчки. Потом медленно села на пол, разгладила ладонью газету и вновь и вновь принялась перечитывать заметку и рассматривать иллюстрацию. В ней говорилось о голландце, который одним из первых арендовал землю у туземцев и устроил на ней плантации. На Яве, по распоряжению колониальной администрации, крестьяне почти сорок лет были обязаны засевать пятую часть своих земель индиго и сахарным тростником вместо риса, а урожай сдавать в качестве арендной платы. Безземельные жители должны были отработать шестьдесят шесть часов в год в пользу правительства Нидерландов. Лишь после отмены в 1870 году этого «културстеелсел» (постановления о сельхозкультурах) нидерландские частные лица смогли брать земли в аренду, и многие быстро разбогатели на этом. Вот как тот плантатор, о котором Флортье прочла, сидя на полу в комнате тетки Кокки. Одна фраза из той статьи поразила ее особенно: жалоба плантатора, что на Яву совсем не приезжают одинокие женщины, несмотря на разрешение властей, а он и многие другие его знакомые мечтают жениться и создать семью. Нетерпеливый теткин окрик вернул Флортье к реальности; она поспешно сложила газету, спрятала ее в карман и снова взялась за работу. Начищая до блеска оконные стекла и выполняя в последующие недели и месяцы все, что заставляла делать тетка Кокки, Флортье мечтала о Яве, о том, как она выйдет замуж за богатого, но одинокого плантатора. В ее голове созрел смелый план, и ничто не могло помешать его исполнению. Ведь она была очень хитрая и решительная. А еще она уже давно находилась на грани отчаяния и стремилась уехать из Снека.
– Простите, мадемуазель.
Флортье открыла глаза. Рядом с ней стоял официант, держа поднос с бокалом шампанского.
– Это вам от месье, который сидит вон там, – сказал он.
Флортье посмотрела в указанную сторону. В нескольких столиках от нее сидел молодой, светловолосый мужчина в светло-желтом костюме и держал такой же бокал шампанского. Он слегка поклонился Флортье. Она поспешно отвернулась.
– Пожалуйста, унесите это, – с мольбой прошептала Флортье. – И передайте этому… этому господину, – тут она подняла кверху брови, – что я не понимаю, почему он решил так меня оскорбить.
– Хорошо, мадемуазель, – ответил с поклоном официант и поспешил выполнить поручение.
Флортье услышала, как мужчины вполголоса обменялись фразами. Она откинула со лба воображаемую прядь волос и быстрее замахала веером, словно ей внезапно стало жарко от возмущения и растерянности.
Через считанные мгновения возле нее раздался шорох. Она открыла глаза.
– Я… я нижайше прошу прощения, милостивая сударыня, – пробормотал молодой человек в желтом костюме и неуверенно поклонился. – Я никак не намеревался вас обидеть, боже упаси! Я только увидел вас здесь и… ну… подумал… – Его розовое, гладко выбритое лицо действительно казалось совсем молодым, хотя волосы уже поредели. Флортье отметила безвкусный цвет его костюма: очевидно, за гардеробом блондина было некому присматривать, по крайней мере, рядом с ним не было женщины, наделенной чувством стиля. И хотя жилетка была ему слишком тесна на груди и животе, костюм выглядел дорогим и был хорошо сшит, как и коричневые штиблеты.
– Мне совсем не льстит то, что вы там подумали, – прошептала Флортье, и глаза ее наполнились слезами, которые она тут же прогнала. Она глядела мимо блондина и лихорадочно обмахивалась веером.
– Нет-нет! Нет! – поспешно заверил он. – Так я о вас точно не подумал! – Он вытащил носовой платок и вытер шею. Тем временем его лицо стало цвета перезревших яблок из сада фермера Везендонка. – Увы, мы у себя в Преангере растеряли все хорошие манеры. Знаете, когда годами не выбираешься с плантации…
Флортье все еще хмурилась, но движения ее веера немного замедлились.
– Ах, я даже не представился, – испуганно воскликнул он и снова поклонился. – Эдуард ван Тондер. – Неловкими пальцами он выудил из кармана жилетки карточку и протянул ее Флортье. У него были сильные руки, но без видимых мозолей – руки человека, который привык к тяжелой работе, но уже не нуждался в этом. Флортье не взяла карточку. – Вероятно… вероятно, позже, – хрипло проговорил он и положил карточку возле чашки. Флортье не удостоила ее взглядом. – Могу ли я как-нибудь исправить свою оплошность? – прошептал он жалобным голосом. – Прошу вас!
Флортье гордо вскинула голову.
– Хм-м… – Эдуард ван Тондер надул щеки и погладил себя по груди, размышляя. – Может, поужинаем вместе?
– Послушайте, – со строгой улыбкой возразила Флортье и резко сложила веер. – Вы не можете…
– В «Кавадино», – воскликнул он, взмахнув рукой. – Очень приличный ресторан в одноименном отеле, превосходная кухня. Что скажете?
– Вообще-то… – начала было Флортье.
– Пожалуйста, – проговорил он тихо и веско. – Я очень хочу загладить свою оплошность. Я в самом деле не думал ничего плохого и оскорбительного. Я увидел вас и просто решил познакомиться. – Поскольку Флортье молчала, опустив голову, и лишь подрагивала своими длинными ресницами, он с надеждой добавил: – Позвольте мне хотя бы сделать такую попытку.
Флортье вздохнула и снисходительно взглянула на него.
– Хорошо. Если уж вам это так важно…
11
Батавия, 30 августа 1882 г.
Достопочтенный папенька,
достопочтенная матушка,
я прошу прощения за то, что после скупых строчек, в которых я сообщила Вам в июне о своем благополучном прибытии, больше ничего не писала. Даже если это звучит как отговорка, дни в тропиках действительно короткие, а мои дни, кроме всего прочего, наполнены работой в качестве учительницы и гувернантки. Работа приносит мне большую радость, ведь мои воспитанники не только необычайно любознательны и прилежны в учебе, но и очень милые и хорошие ребятки.
Тут все не так, как у нас в Амстердаме. Не только климат и местность, но и весь жизненный уклад. После тех или иных начальных трудностей, которые мне пришлось преодолевать, я могу смело утверждать, что устроилась очень хорошо. Вас, несомненно, обрадует, что госпожа де Йонг и господин майор очень довольны моей работой.
