Она не сразу привыкла к сумасшедшему ритму испытаний, к непрерывному накалу ответственности. Да, и люда вокруг казались ей иными.
Первый раз отправляясь в КИС, она надела новый австрийский свитер.
– Боже мой, – удивлялась мать, – ведь это цех.
Свитер был роскошной окраски. У ворота – белый, к низу темный, как ночь. И у теоретиков он имел определённый успех, называли её «настоящей Фудзиямой».
– Что ты, мама, – сказала она. – Это же испытательная станция. Там все в белых халатах.
В раздевалке, снимая с вешалки собственный халат, она увидела такой же свитер на парне с глуповатым, розовым лицом и чуть не заплакала от обиды. Вернувшись домой, она запихнула свитер на полку шкафа.
– Что ты? – расправляла складки свитера мать, – я же говорила тебе: это цех.
Сначала она чувствовала себя изгнанницей и повторяла десять раз на дню:
– Вот у нас в двадцать седьмом отделе…
Но время шло, и она привыкла. Ей нравилось, что КИС и сборочный считались главными. При заминках в испытаниях она – дежурный инженер вызывала начальников отделов, и они являлись по первому звонку. Но она не могла привыкнуть к здешней простоте нравов. За глаза её называли Бидоном, и на оперативке начальник бригады, желая отметить, как-то сказал:
– Тебе бы ещё с технологами снюхаться.
И никто из присутствующих на это внимания не обратил.
Сначала она считала КИС временным, как перелётной птице мачта корабля. Затем стали приходить мысли, что здесь её место, с её птичьей памятью, женским умением учесть многие обстоятельства, вести с каждым по-своему и по части испытаний она уже знала многое, если не всё.
Она помнила, где что записано, с чем и почему связано, и ещё помогало ей знание КБ. Она вызывала нужных представителей и даже теоретиков, а манеры кисовцев старалась игнорировать..
– Бидон, возьми трубку, тебя кто-то домогается.
– Просит, – холодно поправляла она.
– Я тоже подумал – просит, послушал – домогается.
Как-то раз в трубке параллельного телефона она услышала разговор о себе.
– Больше баб не возьмём. А если возьмем, то настоящую леди.
– А Бидон – настоящая леди?
– Станет настоящей, вот поработает…
Она рассмеялась: дураки кубичные… настоящие леди совсем не работают.
Иногда она встречала Воронихина, и он спрашивал:
– Как вы там?
– Привыкаю, – осторожно отвечала она.
– Не тянет в отдел?
Она не знала, что сказать. Она давно не видела Аркадия. Одним приказом её отправили в КИС, а его в сборочный, и он тогда растерянно повторял:
– А что мне делать в цехе, станки мыть?
В ответ она только пожала плечами, хотя какие станки в сборочном?
Завод обедал раньше КБ. Они ходили обедать вместе: она, Валера Рунов вторая Фудзияма и Саша Нилин. А. Нилин – в просторечьии Анилин. Вид у него постоянно был взъерошенный, словно не волосы, перья росли у него на голове. В дни получек Нилин отчаянно мелькал, и она спрашивала:
– Нилин, ты что?
– А, – делал он безнадежное лицо, – работаешь, работаешь, а выпить не с кем.
Он был душа-человеком, с постоянной нехваткой денег и избытком коммуникабельности.
Они вставали в хвост очереди, а Нилин занимал стол, хотя заранее занимать столы строго воспрещалось. Когда как-то раз они подошли с подносами, Видонова увидела Аркадия, с которым Нилин вел для себя обычный, светский разговор:
– Аркадий, деньги есть? – чуть запинаясь, спрашивал он.
– Откуда? – улыбался Аркадий, – У меня идеи.
– Это ты брось. Если есть деньги и идей девать некуда, а их нет и у человека – одна идея: где достать деньги?
– Здравствуй, Видончик, – улыбнулся Аркадий, – дай я с тобою перед дорогой посижу.
Она давно не встречала Аркадия, но ежедневно с ним здоровалась, с его портретом в аллее передовиков.
– Куда, Аркадий?
– Ухожу, куда глаза глядят.
– А куда они глядят? Пойдем, я тебя провожу.
Они спустились к гардеробу.
– Ушла тематика, – поглядывал Аркадий на торопящийся поток спешащих пообедать и уже чинных отобедавших, – и появился шанс следом уйти. А то у нас здесь умник на умнике сидит, умники гайки крутят. Налицо переполнение.
– Уходишь. Жалко. Бросаешь меня?
– Айда со мной.
Как странно это. Она всегда считала КИС временным.
– Так как?
– Не знаю. Я подумаю.
– А знаешь, что читал нам тогда Иркин? – неожиданно спросил Аркадий.
Наверное, он хотел переменить разговор.
– Не знаю. Нет, – покачала она головой: мол, какая разница?
– Он нам тогда о Наполеоне читал.
Мелькали дни, не оставляя впечатлений, и только меняющийся город напоминал о том, что время шло. То был он сырым и скользким от запоздавшего дождя, то плавил каменным теплом кристаллы робкого снега, то всё – от крыш до булыжников – покрывала блестящая лаковая корка, то становился сухим и вновь его заливала вода.
Она уходила на работу и возвращалась домой при свете уличных фонарей.
Потом выпал обильный снег. Машины протирали в рыжем месиве снега черные полосы и отовсюду разносилось равномерное чавканье. Словно кто-то огромный и неопрятный громко ел, отправляя звуки в разные стороны. Поднимался туман и фонари, сверкавшие ярко вблизи, чуть-чуть виднелись в дали шоссе.
Теперь она часто видела СП. И он казался совсем иным и пару раз выручил их, когда других понесло вразнос, защитил, сказал:
– Спокойно работайте.
И прогнал всех мешающих, не обращая внимания на чины.
Потом пришла настоящая зима с непреходящими морозами. На стеклах цехов появились белые еловые лапы и скоропись арабских букв, а по ночам вся наружная стеклянная стенка сверкала переливами ледяных огней.
СП появлялся внезапно: утром, вечером. Уговорил их работать в предпраздничные дни и даже на Новый год. Последний раз она видела, как он сидел с испытателями, был весел, рассказал к месту анекдот, спросил.
– Успеем со вторым комплектом?
И бригадир ответил, вставая:
– Надо успеть.
Потом она как-то его не видела. Поговаривали, что он в больнице, ничего особенного, но она не поверила. Об СП всегда ходила масса легенд. Закончили со вторым комплектом лунной станции и стало чуть легче.
С утра она сбегала к проектантам. В огромной комнате сидели ровно подстриженные мальчики. Они писали, рисовали, чертили, беседовали с приглашенными. Время от времени в комнату входил шеф. Он проходил не спеша, задумчиво, словно директор большого магазина расхаживал среди вежливых продавцов. И чувствуя его взгляд, мальчики внезапно входили в раж и отчаянно спорили, а то напускали вдруг на себя недоступно важный вид, и тогда всем становилось ясно, как основополагающи их дела и как они этим заняты. Но ей были вовсе ни к чему эти фокусы: она из КИСа. Вне очереди подписала документ и отчитала их ещё, услышав походя о её теоретиках: «У них с ориентацией – чёрте-что».
