Все знали, что Майк Бек слепой, но странно было увидеть человека почти без волос, в темных очках и с тростью, повернувшего голову так, что казалось, будто он рассматривает стык между потолком и стеной. То ли он так лучше слышал, то ли в этом был иной, неведомый смысл.
– Входите, – сказал он. – Я, знаете ли, слепой, так что не стесняйтесь говорить. Я не смогу увидеть ваших реакций, но я их услышу, и я не глухой и не иностранец, так что вам не понадобится кричать или произносить слова с особой тщательностью.
– Многие так делают, – пояснил Кэтрин секретарь Бека.
– Итак, кто вы? – спросил Майк Бек. – Я вас не вижу.
– Кэтрин. – Она назвала только свое имя, и это было прекрасно. Если она не завоевала его симпатий раньше, то это случилось прямо сейчас. Он улыбнулся, услышав, какой у нее голос.
– Как лучше к вам обращаться: мисс Седли или мисс Хейл?
– Седли – мой сценический псевдоним, моя девичья фамилия Хейл, а по мужу я Коупленд, – сказала она. – Честно говоря, я и сама не знаю, кто я такая. Зовите меня просто Кэтрин.
– А в платежных ведомостях? Вы же не морская свинка и не цирковой медведь.
– Вы берете меня на работу?
– Пока нет. Но если бы?..
Она подумала и проговорила себе под нос три своих имени: «Кэтрин Седли, Кэтрин Томас Хейл, Кэтрин Коупленд». Приняла решение.
– Мне нравится имя Кэтрин Коупленд, и я думаю, что его запомнят.
– Красивое имя, – сказал Бек. – У вас все имена красивые.
– У вас есть какая-то свободная роль? – спросила Кэтрин.
– Да, роль есть, – сказал Бек, – в новом мюзикле. – Когда он назвал композитора и поэта, комнату окутала магия их имен. Они не знали неудач. Даже худшие их вещи превосходили лучшие вещи других, хотя критики сравнивали их только с ними же самими, что было справедливо, но вводило в заблуждение. – Мы надеемся, что у нас получится шоу, которое сможет идти лет десять, шлифоваться при этом, а затем по нему будут делать ремейки и ставить школьные спектакли. Вы и сейчас играете в потрясающей постановке, но не в такой, как эта. Театр будет в два раза больше – он наш, и мы сами всем заправляем, – а цены на билеты значительно выше. Если повезет, разойдется миллион пластинок и снимут фильм. Конечно, можно провалиться и на премьере. Именно в этой опасности особенность нашего бизнеса. Если пожелаете, у вас будет роль.
– Без прослушивания?
– Мы слышали ваше пение.
– Слышали?
– Конечно. Мы ходим на все спектакли. Помимо всего прочего, это экономнее. Зачем платить за прослушивание в пустом зале, когда можно прослушивать людей в костюме и гриме, с оркестром, софитами, декорациями, в заполненном зрителями театре?
– У меня будет роль? – спросила она в некотором изумлении, не думая о деньгах, потому что ее никогда не заботили деньги.
– Мы очень хотим, чтобы вы согласились. Кто ваш агент? Нам не удалось выяснить.
– У меня нет агента.
– Надо обзавестись, раз уж вы играете у нас.
– Я не могу принять ваше предложение, – сказала она. – Мне надо вам кое в чем признаться. Это очень личное. У меня даже нет возможности рассказать об этом мужу, потому что до завтра я его не увижу.
– Что такое? – спросил Бек. – Вы не обязаны рассказывать мне.
– Я беременна. – Она была крайне возбуждена. Слишком много всего навалилось одновременно. – Я никогда не задумывалась о еврейском имени, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь, словно разговаривая с пустотой. А потом извиняющимся тоном пояснила Майку Беку: – Мой муж еврей. – Она уронила голову и подняла ее снова, словно пробивая поверхность воды. – Я тоже еврейка, – сказала она, будто только что об этом узнала. Она выглядела изумленной.
– С каких это пор Кэтрин Томас Хейл еврейка? – спросил Бек.
– С тех пор как родилась, но я об этом не знала.
– Не знали?
– Нет.
– Ну, вы меня сразили, – сказал Майк Бек. – Называйте ребенка как вам будет угодно. Раньше меня звали Мейер Бекерман, а теперь я Майк Бек. Мог бы стать и Джорджем Вашингтоном, будь судья немного покладистее.
– Я не могу взяться за эту роль, – пояснила Кэтрин, – если это не постоянно меняющаяся роль, в которой героиня беременеет, потом рожает ребенка, а потом уже не беременна. Скорее всего, в роли такого нет, и я сомневаюсь, что это можно в нее вписать.
– Это совсем не проблема.
Она не верила своим ушам.
– Правда. И я скажу вам, почему. У нас впечатляющий актерский состав. Успех мог бы быть ошеломительным. Но все они такие большие звезды, что заняты где-то еще, в точности как вы.
– Но у меня нет контракта, – заметила она.
– А у них есть. Мы сможем приступить к репетициям не раньше чем к концу следующего года, когда, если вы не слониха, ваш ребенок уже будет ползать. И, пока у вас новорожденный, по средам и субботам придется трудно, но во все остальные дни вы сможете быть с ним целый день до восьми вечера.
– Понятно.
– Прошу прощения, – сказал Бек. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? Чай? Кофе?
– Нет, спасибо. Так мне не надо пробоваться?
– Я слышал, как вы поете. – Он улыбнулся и покачал головой. – Пробоваться вам не надо. Мы не производим лекарства или прицелы для бомбометания. Это все в сердце, и мы за пару секунд узнаем, что нам требуется.
– Значит, эта роль с пением? У меня будет песня?
– Мисс Хейл, – сказал Майк Бек. – Миссис Коупленд. Мисс Седли, кем бы вы ни были или кем бы ни хотели быть, мне сказали, что вы очень красивая, что, хотя пропорции лица у вас не такие, как у некоторых звезд, мужчинам трудно оторвать от вас взгляд. Это хорошо.
– Если вы этому верите, – сказала она. Он не мог увидеть, что она покраснела.
– Верю. У меня авторитетный свидетель. – Теперь покраснел его секретарь, но Кэтрин на него не смотрела. – Я верю. Но здесь я должен признаться, что я сам ходил слушать ваше пение – семь раз. В первый раз я не знал, ни кто вы, ни чего-либо о вашей роли. Потом я услышал вас – и приходил снова и снова.
– Но рецензии…
– Это Виктор Бекон вставлял вам палки в колеса.
– Я знаю, – сказала Кэтрин. Двусмысленность отдалась в ней эхом. А потом она поняла и сказала: – Но откуда вы знаете?
– Возможно, вы не знаете всех подробностей, – к пущему ее изумлению сказал секретарь.
– А вы знаете? – спросила она.
– Да, знаем, – сказал Майк Бек.
– Каким же образом? – Это казалось маловероятным.
– Поскольку это касается вас, я вам скажу. Но поскольку это касается и нас, я вынужден просить вас никому об этом не рассказывать – никому, – пока все это не выйдет наружу само собой.
