Но красное пятнышко над валом удерживало его в настоящем: оно означало, что охранники ожидают возвращения Вердераме с минуты на минуту. Хотя огни по ту сторону залива, казалось, молили об ином исходе, пути назад не было. Они слегка отливали синевой и манили, но красное пятнышко выше по дороге светилось с вызовом и не двигалось с места.
В 9.43 – Гарри глянул на светящийся циферблат часов, которые надел в первый раз после войны, – с севера неожиданно появился автомобиль. Изменил ли Вердераме маршрут, чтобы приблизиться с той стороны, пусть даже это означало ехать по грязи, пачкать автомобили, миновать ворота, а затем въезжать задним ходом? Машина проехала мимо ограды и продолжала медленно двигаться дальше по дороге. Они заметили, что под красной точкой произошли перемены. Угадывалось, что охранник снял с плеча длинное ружье и теперь держит его прямо под светящейся сигаретой. Когда машина двинулась дальше, охранник снова повесил ружье на плечо.
Облегчение было недолгим, потому что машина остановилась на дороге, напротив Байера, который, хотя и был хорошо скрыт, не мог не заподозрить, что его заметили. После долгой паузы машина медленно двинулась вправо, на участок земли, с которого открывался хороший вид на залив. Гарри надеялся, что люди в машине полюбуются им и поедут, но в машине выключили двигатель, а затем и фары. Последовала звенящая тишина, а затем снова стал слышен шум ветра. Грубый треск аварийного тормоза возвестил, что кто-то собирается задержаться здесь на какое-то время. Нельзя было ничего предпринимать, пока эти люди, кем бы они ни были, оставались на месте. Отсчитывая секунды, Гарри напряженно ждал запуска двигателя. Он приказал себе иметь терпение. Затем автомобиль дернулся. Они перебрались на заднее сиденье. Не прошло и нескольких минут, как окна стали запотевать.
Он пытался придумать, как их оттуда убрать. Любого, кто перейдет дорогу, увидит охранник на валу. Придумалось только одно – бросить камень в машину, чтобы спугнуть их. Люди, занимающиеся сексом на пустынной дороге, должны были почувствовать себя очень уязвимыми и умчаться сломя голову, когда один камень, а потом другой и третий ударятся о металл. С другой стороны, они могут быть так поглощены своим занятием, что ничего не заметят. Это было подобно орлянке, но не имело значения, поскольку Байер не думал в том же духе, а он был единственным, кто мог добросить камень. Гарри решил перебраться на позицию напротив автомобиля и сделать это сам, но, прежде чем двинуться, увидел, что красная точка исчезла, и поэтому остался на месте. В этот миг появился Сассингэм, перебравшийся к Гарри вместо того, чтобы придвинуться к Байеру.
– Что будем делать? – прошептал он.
– Потихоньку вернись, – сказал Гарри. – Если через несколько минут ничего не изменится, спустись к Байеру и брось в машину несколько камешков. Посмотрим, можно ли их спугнуть, чтобы уехали.
– Там нет камней, – прошептал Сассингэм, – только сосновые иголки.
– Тогда брось патрон. Они все протерты начисто.
Сассингэм пошел обратно, неслышно ступая по хвое. Затем открылись ворота. Вышли двое мужчин, видны были только силуэты, но одного из них можно было легко узнать по массивности и красной точке сигареты. Он шел вперед, поглядывая направо и налево, и, сойдя с дороги, взял на изготовку длинное ружье (когда он приблизился, Гарри увидел, что это дробовик). Он прошел мимо Джонсона, хотя явно опасался засады из леса. Миновал Гарри, постоянно державшего его под прицелом карабина, и прошел мимо Сассингэма, который сидел тихо и не двигался, зная, что Гарри его прикроет. Подойдя к автомобилю, который покачивался в такт совокуплению, он закинул дробовик за плечо, слегка расслабился и посмотрел в правое заднее окно.
Даже Джонсон, находившийся дальше всех и быстро переводивший взгляд от ворот к машине, чтобы следить за обеими целями, увидел, что охранник рядом с автомобилем ослабил свою стойку. Красный огонек пролетел в темноте к середине дороги, разбросал оранжевые искры при падении и лежал там, чуть тлея. Дуло дробовика постучало в окно с такой силой, что могло бы разбить стекло.
– Убирайтесь отсюда! – услышали они.
Автомобиль на мгновение замер, перестав покачиваться, а затем сильно наклонился вперед, когда водитель бросился на переднее сиденье. Завелся двигатель, зажглись фары, и машину грубо перевели на передачу заднего хода. Она качнулась назад и застыла. За звуком снятия аварийного тормоза, подобного звяканью упавшего куска металла, последовал еще один резкий удар по стеклу. Изнутри донесся крик обнаженной женщины, оказавшейся в полутора футах от огромного и злого человека с дробовиком. Двигатель снова завелся, автомобиль вернулся на дорогу, проскрежетал передачами и с ревом помчался на юг, так и не наехав шинами на все еще тлеющую сигарету. Охранник закинул дробовик за плечо и пошел обратно к дому.
Прекрасно, подумал Гарри. У несущихся по дороге двоих голых людей в автомобиле – он полагал, что их было двое, – навсегда отпечатается в памяти то, что случилось. Они будут знать приблизительное время. Они, возможно, выступят с подчищенным рассказом (они остановились на минутку, чтобы полюбоваться видом) и сообщат, что в лесу они наткнулись на человека-быка с сильным нью-йоркским акцентом, угрожающим поведением и дробовиком. На дороге найдут его сигарету, а его следы обнаружатся на слякоти обочины, по которой четверо десантников, ждущих теперь в засаде, постарались не ходить.
Ворота открылись и закрылись. Через минуту, тяжело дыша, здоровяк снова показался на валу. Он не дал себе возможности подышать удивительно свежим воздухом, который вдувал ему в легкие ветер, но закурил еще одну сигарету, и, когда все успокоилось, над стеной снова появилось красное пятнышко.
Около одиннадцати, рано для Бродвея, но поздно для Кротона, когда Кэтрин под оглушительные аплодисменты вышла к занавесу, «Кадиллак» с его эскортом поднялся на холм с юга. Он перешел на третью скорость, огибая поворот с востока на север, а потом, на прямом отрезке дороги, поехал, пылая фарами, на четвертой.
Ранее в тот же вечер возникла проблема с выходом Кэтрин на сцену: зрители не хотели ее отпускать. Они не только рукоплескали, но и кричали «бис», имея основания ожидать, что она отзовется на их просьбу. Но правило Сидни о выступлениях на бис состояло в том, что они должны сберегаться под занавес, а не перебивать действие. Это правило действовало на протяжении всего спектакля, но особенно в начале, когда, по его выражению, зрители еще не «изучили язык, на котором с ними будут говорить ближайшие несколько часов». Перед пробными гастролями в Бостоне он сказал: «Я ставлю пьесы не так, как все остальные. Им надо привыкнуть к моему языку, а потом, когда привыкнут, они пойдут с нами вместе».
Чтя это правило, Кэтрин отказалась петь на бис. Она могла бы уйти из театра пораньше, но этой ночью ее никто не ждал, поэтому она решила выйти под занавес, а это означало, что ей придется спеть на бис по крайней мере дважды. Хотя это всех задержит, она хотела петь – словно для того, чтобы обезопасить Гарри, поднять в воздух и его, и своих родителей, удерживать на поверхности, замкнуть их в плавучем мире, который может извлечь жизнь из течения времени, пусть даже на короткие мгновения, когда музыка охватывает сердце. Вот почему она выбрала карьеру театральной актрисы, чье общественное положение намного ниже дарованного ей от рождения. Но с самого начала, еще в раннем детстве, Кэтрин точно знала, чего она хочет.
