— Нет, думаю, дело в ее соседке по комнате, — сказала Барбара. Она всегда знала, что к чему.
Сын Бобби Уолша Карл давал Ане уроки английского. Их головы склонились над столом — Аня стоически пыталась отправить человека из больницы в центр города.
— Сперва идете вдоль центральной улицы, следуете указателям до Колледжа Тринити, там слева увидите университет. Продолжайте идти, пока не увидите большой банк, это когда-то были дома парламента. Если вам нужно на улицу О’Коннелл, сверните здесь направо. Если хотите идти за покупками, за парадным входом в университет поверните налево, там будет улица Графтон для покупок…
— Лучше не уточнять про “для покупок”, — мягко поправил ее Карл.
— Почему бы мне не сказать просто: “Я полячка, я не знаю, где тут что!” — рассмеялась Аня.
— Потому что это неправда — ты прекрасно ориентируешься. А я всего лишь стремлюсь к совершенству!
Они снова громко расхохотались — и заметили Барбару, которая наблюдала за их шутливым разговором. Оба сдали ей денег.
— Ваш отец уже поучаствовал, — честно предупредила Карла Барбара.
— Ну и что, я с удовольствием добавлю от себя лично. Деклан — это просто чудо.
— Я сделаю огромный плакат со словами: “Добро пожаловать обратно!” — сказала Аня.
Барбаре показалось, что Карл смотрит на маленькую полячку с большой нежностью.
Хилари поняла, что что-то не так, едва повернула за угол. Около дома столпились соседи, из окна кухни валил дым. На секунду шок парализовал ее, так что она не могла сделать ни шага. Потом она бросилась к дому, крича: “Мама! Мама!”
Ее остановили друзья и соседи.
— С ней все в порядке, Хилари. Все в порядке, ни царапины. Смотри, вот она, сидит на стуле.
Хилари нашла глазами маму — та в самом деле неторопливо прихлебывала чай, окруженная соседями и прочими доброхотами. Огонь уже потушили, но на всякий случай все равно вызвали пожарных. Подойдя к матери, Хилари бегло оценила ущерб. Сгорели шторы — с окон свисали обрывки ткани, стена кухни в проеме разбитого окна казалась черной. Джессика могла погибнуть. Умереть при пожаре в собственном доме.
Хилари понимала, что должна благодарить Бога за ее спасение. Джессика казалась совершенно безмятежной.
— Не могу понять, к чему такая суета, — повторяла она снова и снова.
— Мама, ты могла погибнуть! Ты могла сгореть здесь! — Хилари испытывала такое облегчение, что почти кричала на мать.
— Но я хотела порадовать Ника. Он сказал, что не отказался бы от тарелки жареной картошки, как в старые добрые времена. Я предложила ее пожарить. Он куда-то пошел, а потом сковородка вспыхнула.
Хилари знала, что Ник никогда не подпустил бы бабушку к плите.
— Мама, ты, наверное, неправильно его поняла, — начала она и увидела сына. Он бежал по дороге, держа в руках две тарелки с картошкой. Ник решил побаловать бабушку — ведь она сказала, что это напомнит ей о старых добрых временах. Только тогда Хилари позволила себе расплакаться.
Поздно ночью, когда заменили окно и выкинули большую часть сгоревших полок и оплавленных кухонных принадлежностей, Хилари и Ник сели поговорить.
— Ума не приложу, что же нам делать. — Хилари закрыла лицо руками.
— Утром придут плотники. Я свожу бабушку погулять, пока они…
— Да я не об этом, сынок, не о завтрашнем дне.
— О будущем?
— Понимаешь, она ведь уже не в себе. Она решила, что ты просишь ее пожарить картошку! В ее состоянии…
— Да ведь это ты вечно повторяешь, что с ней все в порядке, мама. Ты же растерзаешь любого, кто не согласится.
— Да. Ну что же, может быть, я слишком долго прятала голову в песок.
— Мама, да ты страус, — нежно сказал Ник.
— Знаю. Вот интересно только, почему один юный страусенок не сказал старому страусу, что эта тактика не ведет ни к чему хорошему.
— Может, он и пытался, но старый страус повторял: “Чепуха! Чепуха!”, поэтому в конце концов страусенок сдался.
— Так ты хотел поговорить со мной про бабушку?
— Нет. С ней все в порядке. Это ты вечно ноешь и трясешься, когда бабушка говорит что-нибудь неожиданное. Лично мне все нравится. По-моему, она прикольная.
— Ты не помнишь, как блестяще она соображала.
— И до сих пор соображает. Вот сейчас она лежит в постели с кружкой горячего шоколада, а мы с тобой с ума сходим по поводу нее. И кто здесь лучше соображает, спрашиваю я вас?
— Ужасно видеть, как она теряет связь с реальностью.
— Мама, вот она — по-настоящему старый страус. Естественно, временами она спотыкается.
— На работе говорят, что…
— Ма, мы справимся. Я буду давать больше уроков дома и поменьше развлекаться.
— Ну ты же не можешь гробить свою личную жизнь, живем-то один раз.
— Я ничем не жертвую, мне отлично живется по ночам.
— Милые девушки попадаются?
— Мама, безусловно, девушек попадается много, милые они или нет — это другой вопрос.
— Но ведь ночные клубы… это же не лучшее место для знакомства? Я просто беспокоюсь за тебя, не думай, не хочу докучать тебе расспросами.
— Мама, ты ведь просто потрясающая, ты никогда мне не докучаешь.
— И все же, ты не можешь проводить целые дни, присматривая за бабушкой, — заметила она.
— Не все дни. Всего лишь на несколько часов больше, чем сейчас. Не буду уходить из дома и оставлять ее одну. — Он печально оглядел сгоревшую кухню.
— Интересно, сможем ли мы получить страховку? — подумала вслух Хилари.
— Не знаю. Когда дело доходит до выплат, страховые компании просто звереют. Они скажут, что бабушка — это ответственность страховщика. Честно говоря, думаю, не стоит даже связываться — кто знает, к чему это приведет.
— Ты имеешь в виду, они заставят нас поместить Джессику в дом престарелых?
— Ну, тут уж только нам решать, заставить нас никто не может. А время пока не пришло.
Хилари испытала невероятное облегчение. Она так боялась, что Ник будет упрекать ее, призывать взглянуть на вещи реалистично, скажет, что ради всеобщего блага за бабушкой нужно организовать надлежащий присмотр. А теперь выясняется, что он, как и она, всей душой за то, чтобы Джессика осталась дома.
Хилари еще раз оглянулась и улыбнулась. Какие пустяки — пара шкафов, немного краски. Можно взять еще бухгалтерскую подработку, чтобы все оплатить. Главное, что мама цела и невредима — и даже не испугалась.
Хилари хотелось вскочить и крепко-крепко обнять сына, но ведь он вывернется со словами: “Пусти, мать, я уже давно вырос из этих нежностей”. Поэтому она просто сказала:
