Через два дня 14 апреля Василий был объявлен наследником престола, и митрополит Симон благословил его. Софья могла торжествовать.
Упреждая события, скажем сразу, поскольку в дальнейшем нашем повествовании для этой скорбной пары — матери и сына, может не сыскаться место. Волошанка так и не вышла из заточения и умерла в темнице спустя четыре года. Говорили, что ее отравили. Что здесь ложь, а что правда, трудно понять. В русской традиции случайную смерть представителей царствующего дома всегда приписывают отравлению.
Дмитрий содержался отдельно от матери. В Переписной книге архива Посольских дел находилась ранее особая тетрадь, в которой царь Иван сделал указания сыну своему Василию, а также надзирателям, «как стеречь внука». Самой тетради давно нет, она утрачена еще в Смуту в 1614 году.
Есть легенда, что царь Иван перед смертью хотел освободить невинно пострадавшего внука, но не успел. Василий, взойдя на престол, не облегчил участи Дмитрия. Более того, велел заковать его в железа, как злодея. Дмитрий умер в темнице в возрасте… лет.
14
— Нас называют еретиками и обвиняют во многих грехах. Одни говорят, что мы волхвы и колдуны, другие, де, забыли веру греческую и предались иудаизму, единому Богу Яхве, псалмы поем и Христа отрицаем. Но это все вздор! Геннадий пеняет на жидовина Схарию, который приехал в Новгород с князем Олельковичем и принес с собой эту заразительную болезнь. Я того Схарию в глаза не видел, но знаю другое. Помимо Схарии везли купцы в Новгород книжную мудрость и священство читало с трепетом, а Схария только и сделал, что произнес внятно слова «Ветхий Завет» и «Пятикнижие» — Моисеевы мудрости. Евангелие — Новый Завет, на Руси все знают, а Ветхий — кладезь премудрости, от простых людей скрыт. А зря…
Так говорил Курицын Паоло, который пришел к учителю по настойчивому приглашению и теперь, вместо того, чтобы бежать за лекарем, вынужден был сидеть безмолвным истуканом и выслушивать горячечный бред. Курицын сидел на постели, обряженный в домашний кофтанец, голые ноги прикрыл одеялом, подбитым черной лисицей. Глаза его блуждали, и весь его облик был таков, словно дьяк давно пьян и уже опохмелился, но не помогло. Паоло решил проверить, резво подскочил к учителю и склонился над ним, мол, посмотреть, не разорван ли ворот исподней рубахи. Духа хмельного не было, но Курицын вдруг испугался, вскочил на ноги с криком:
— Ты что, что? Иль к шее моей тянешься?
Паоло перепугался не на шутку, тут же сел на лавку и перекрестился с испугом. А учитель, словно начисто забыв о происшедшем, опять продолжил свои речи, не забывая время от времени звать Паоло по имени, словно тот находился в соседней горнице.
— А то что говорят, что, де, еретики новгородские, а вкупе с ними московские, отвергали божество Иисуса Христа и посягнули на Троицу, — это ложь и навет! Слышишь, Паоло, сын мой! Совсем о другом шла речь. Ты слушай меня, слушай! Ты запоминать должен и другим рассказать. Потом, когда меня не будет.
— Вам еще долго жить, учитель!
— Это только Господь знает, — отозвался Курицын. — Может быть, уж совсем ничего не осталось. Так о чем я? Про Новгород… когда приехал я туда с великим князем Иваном Васильевичем. Тогда его еще не называли на византийский манер царем… И познакомил я государя со многими читающими и думающими, и он подивился их мудрости. Среди них лучшими были Алексей и Дионисий, поскольку жизнь вели благочестивую. Они оба были полны любопытства к миру и желали постичь истину. И государь поразился их чистотой и мудростью, и взял их с собой в Москву. Ты слушаешь меня?
— Да, учитель.
— Но слушать мало. Иные слова ты не поймешь, другие забудешь. Надо записать. Вот… садись рядом со светильней, возьми бумагу, пиши главное.
Паоло покорно сел к столу, взял в руки перо.
— Главным в нашем еретичестве был вопрос о богатстве, а стало быть, и о монастырях. Может ли церковь святая иметь злато, могут ли смиренные иноки копить богатство, жить за счет люда тяглового, есть сытно, пить вкусно. Ну что ты на меня так смотришь?
— Перо плохо очинено…
— Потом очинишь, брось его. Я тебе так расскажу. Представь, — Курицын вскинул руки и замер, глядя на потолок, нет, сквозь потолок, сквозь доски и крышу, взор его ввинтился в само ночное небо. — Есть Бог всемогущий, а церковь — не более чем лестница на пути к Богу. Если ты живешь праведно и истинно веришь в искупительную жертву Христа, то подъем по этой лестнице должен быть прям, как твоя жизнь. Но грешен человек. На одну ступеньку поднялся, на две опустился. Грешил? — кайся, исповедуйся, плати златом-серебром. Церковь этот путь к Богу на свой лад удлинила, настроила закоулков, тайников, неведомых палат, через кои пройти следует, а в каждом закоулке человек — иерарх церковный, и ты ему плати каждодневно. Тут тебе и симония, и поборы с чернецов, и поминальные деревни, и индульгенции. За двадцать пять гульденов можно было купить отпущение грехов даже мертвецу. И не только добропорядочному родителю, но и заведомому убийце. А мы говорим — Бог будет судить по делам твоим, и неважно, сколько деревень ты дал монастырю в поминание. Монастыри стали тучнеть на глазах. Хорошо ли это?
— Так было всегда, — пожал плечами Паоло.
— Но были пророки. Христос был беден, и апостолы были бедны. Но и в наше время были пророки! — воскликнул Курицын пронзительно и вскинул руку. — Да здравствует ересь! Ян Гус, профессор Пражского университета в Богемии выступил против самого папы. Ты знаешь, где находится Богемия?
— Нет.
— Неважно. Богемия есть часть Великой Священной Римской империи. Гуса судили и сожгли, как еретика. А у нас в Москве — редкий случай — не казнят за веру. Сам государь Иван Васильевич признал, что монастырское житие не Христос завещал, а люди придумали. Всего лишь люди. И все-таки он побежден…
— Кто побежден? Государь побежден? — шепотом спросил Паоло.
— Никто. Забудь. Просто я голову потерял. Больную свою голову. Жар у меня. Сижу тут и жду, когда придут.
— Кто придет?
— Неважно. Я тебе про ересь хотел рассказать внятно, а еще и не преступил к главному. Еретики — это протест. Многие знают, против чего они идут, но мало кто знает — как надо. Несчастный, побежденный Новгород, в лоскуты его порубили… Нет, я не так хотел сказать. Просто там было много разных сект христианских. А может быть, и не христианских, — добавил он задумчиво. — Знаешь, кто такие стригольники?
— Слышал что-то…
— Что-то… — передразнил Курицын юношу. — Ты уже пожил и в Москве, и в Новгороде, должен понимать, что к чему.
— Вот и рассказали бы своевременно… Сами же от меня таились! — Паоло пожал плечами, потом принял обреченный вид, поясни, мол, а то так и помру в темноте.
— Не таился, а берег тебя, дурака. А сейчас время и подошло. Стригольники, как и богомилы, — начал Курицын, — отвергали церковную иерархию…
И пошел живописать, да так проникновенно, что Паоло открыл рот, не смея дышать, а когда рассказ иссяк, только пискнул испуганно:
