Я перевел дыхание и прислушался. Еще один поворот носом вправо и еще один поворот носом влево…
– Пора!
Зорин перевел ручку – и винты вспенили воду, загребая ее под себя.
Крейсер дернулся и пошел пятиться задом, выбираясь на чистую воду. Хвала Всевышнему!
И тут я понял…
«Варяг» – моя судьба, он дал мне радость от встречи с Катей, а взамен я спас ему жизнь.
Вот это я загнул.
В какой-то миг мне показалось, что я услышал крик «ура», хотя вряд ли. За всей какофонией, которая царила в машинном отделении, услышать крики через палубную броню было просто нереально. Скорее всего это были галлюцинации, возникшие от перенапряжения.
* * *
Михалыч и его ребята вытащили из отделения пятерых ошпаренных кочегаров. При подъеме давления порвало трубки на трех котлах, и парней буквально сварило, обдав паром. Их молча взяли за руки и за ноги и понесли к выходу. Никто ничего не сказал: все понимали, что жертва была принесена не напрасно. Мы вновь были на плаву.
Раздался телефонный звонок. Зорин снял трубку, прижал ее к уху и включил громкую связь.
– Командир на проводе, кто сдернул крейсер с мели?
– Унтер-офицер Муромцев.
– Алексея к ордену, всем остальным благодарность от меня лично и от команды.
Теперь я отчетливо слышал крики «ура» – Руднев отнес от уха трубку, и несколько голосов прокричали в нее похвалу в нашу честь.
И тут произошло то, о чем мы перестали думать. Восьмидюймовый снаряд, выпущенный с «Асамы», пробил левый борт, и в отверстие хлынула вода. То, что снаряд пришел с этого крейсера, я не сомневался: восьмидюймовки стояли только на двух кораблях, принимавших участие в этой битве, – четыре на «Асаме» и две на «Корейце». На остальных, включая и наш крейсер, были только шестидюймовые орудия и далее все, что ниже по калибру. Ну в самом деле, не мог же «Кореец» всадить нам снаряд под ватерлинию. Теоретически, конечно, мог, но практически это не лезло ни в какие ворота. Оставался только один вариант – «Асама».
Я глянул на часы, фиксируя в памяти точку отсчета: стрелки показывали 12 часов 30 минут.
Удар пришелся на стыке двух угольных ям. Взрыв вывернул обшивку внутрь, погнул и разорвал шпангоуты и переборки. Всех, кто оказался в зоне удара, порвало на части, побило об котлы или раскидало по кочегарке.
Помещение стало быстро наполняться водой, уровень которой неумолимо подбирался к топкам. Включили насосы, но они не справлялись. Через перебитые шланги сочилась вода и стекала назад в трюм. Ледяные потоки касались фундамента печей, и раскаленные камни начали парить. Помещение быстро заполнилось туманом, превращая котельную в настоящую парилку. В молочном полумраке мутными желтыми пятнами светили фонари, и слышно было, как в пробоину хлещет забортная вода.
Лязгнула дверь, и по ступенькам быстро сбежал Степанов. Я в это время бинтовал кочегарного квартирмейстера Терентьева. Капитан 2 ранга осмотрелся, щуря глаза от дыма, заполнившего половину машзала. Дым тянулся из кочегарки. Воды было по щиколотку, и мы держали двери открытыми, перетаскивая раненых из одного помещения в другое.
Степанов посмотрел на меня и подошел к Зорину. Лейтенант был старше всех по званию, и именно ему задал свой вопрос старпом.
– Что тут у вас?
– Третья кочегарка набирает воду.
– Где офицер по котлам?
– Ранен.
– Кочегарный квартирмейстер?
– Ранен.
– Какие меры собираетесь предпринять?
Степанов увидел, что я передал раненого санитарам, и махнул мне, подзывая к себе.
– Кочегарам – задраить угольные ямы немедленно. Тебе, лейтенант, приказ: от машин не отходить ни на шаг, ждать команду. А мы с Муромцевым заведем пластырь. Навыки не потерял? – старпом повернулся ко мне.
– Никак нет, Вениамин Васильевич.
Какую команду должен был ждать Зорин, Степанов не сказал, и почему сам полезет ставить латку, тоже не сказал. Может, и сказал, но я не слышал… Я как завороженный смотрел на проем двери, в котором показалась Катя – бледная, с перекошенным от ужаса лицом. Ничего не видя, она споткнулась о злополучный комингс и упала в воду. Сумка с красным крестом, которую она прихватила в лазарете, шлепнулась рядом с ней, обдав хозяйку водой.
– Катя! – Я кинулся к ней, поднимая с пола.
– Алексей! – глаза были заплаканные, губы дрожали, а по лицу блуждало жалкое подобие улыбки.
– Что ты здесь делаешь?
– Их, их… – Она никак не могла успокоиться. – Их как начали приносить, так у меня сердце и обомлело.
– Кого «их»? – не понял я.
– Кочегаров ваших. – Она не сдержалась и зарыдала. – Я думала, вы тут все погибли.
К нам подошел Степанов.
– Екатерина Андреевна, соберитесь.
– Я не мо-о-огу..
– Помните, что вы обещали Рудневу, когда он зачислил вас на корабль?
– Да! – Она кивнула и встала, опираясь на мою руку. – Не бояться и не паниковать.
– Вот и хорошо. Помогите им, – Степанов кивнул на раненых, которых все выносили и выносили из кочегарки, – а мы с Муромцевым пока заделаем дыру.
– Это опасно? – Катя робко посмотрела на меня, как бы ища ответ в моих глазах.
– Не более чем прогулка по Невскому, – я поцеловал ее в щеку.
– Как в августе прошлого года, – она хлюпнула и успокоилась. К ней вернулось чувство юмора, а значит, и уверенность.
* * *
Не успели лечь на обратный курс, как из-за острова, словно черти из табакерки, выскочили пять японских миноносцев и устремились на русские корабли. Настала очередь мелкокалиберной артиллерии. Из уцелевших орудий «Варяг» и «Кореец» открыли ураганный огонь по приближающемуся противнику. Не дойдя до рубежа атаки, миноносцы развернулись и, поставив дымовые завесы, ушли туда, откуда только что выскочили. Над морем надолго повисло темно-серое пятно, закрывшее весь горизонт.
Несмотря на то что крейсер капитально поколотили, последнее слово было за «Варягом». Старший комендор Елизаров, дослав снаряд, щелкнул замками и припал к прицелу, подкручивая ручку. К нему подошел отец Михаил в черной рясе, обгоревшей и заляпанной кровью. На нем не было ярко-желтой фелони, в которой он служил молебен, и в руках он не держал ни креста, ни Евангелия, что было для Елизарова непривычно.
– Батюшка, а где же твои причиндалы?
– В лазарете оставил. Они сейчас там нужны.
– Да и здесь бы не помешали.
– Так что же тебя смущает, сын мой?
– Благословения хочу.
– Так ты, Федор, уже благословен. И не мной, а Им… – священник показал на небо, которое пересекала одинокая чайка. – Вера не в том, что ты ходишь в храм, а в том, как ты ходишь в храм. А вот пушку твою я перекрещу… Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
