– Она сама идет сюда? – переспросил Маломир.
Отправь он со своим сватовством любого другого человека, кроме Олега Моровлянина, – не стоило бы дивиться, если бы вместо ответа привезли отрезанную голову посла. Но чтобы Эльга не просто отвергла даже разговор об этом… не просто отправила послов… но сама пожелала переговорить при личной встрече – это казалось сном.
– Идет к Малин-городцу и желает, дабы послал ты людей указать ей место погребения Ингвара.
– Она… одна?
– С челядью своей, что нужна для поминального пира.
– И ее отпустили из Киева? – не поверил Володислав.
– Где мой отец, князь Олег? – спросила я.
– Князь Олег объявил киевлянам о правах своих на стол киевский, и люди взяли время подумать. После того как княгиня с честью проводит дух его к чурам, объявят люди о решении своем.
– И есть надежда, что они примут Олега в князья?
– Не по моему уму такие дела решать, – с противоречащей этим скромным словам важностью объявил отрок. – О сем мне княгиня ничего передавать не приказывала.
Мы все помолчали.
– Значит, есть надежда, что Олега примут в Киеве… – начал Маломир. – Тогда понятно, почему Эльга хочет мира с нами.
Они с Володиславом переглянулись.
– Куда ж ей деваться, если Олег в Киеве сядет! – загоревшись, воскликнул Володислав. В этой вести от Эльги он увидел надежду на успех моего отца, в который мы мало верили. – За него-то ей не выйти, он ей племянник! Стало быть, княгиней киевской ей уже не бывать. Такой жених, как ты, стрыюшко, ей в великую честь и радость будет!
Я взглянула на Маломира – и едва его узнала. В один миг это стал другой человек. Уже очень давно я неизменно видела на его лице досаду и озабоченность. Вернувшись из Малина, он был мрачен, вопреки победной похвальбе, и не переставая пил. Что ни день, на Святой горе шумели пиры: пили за доблесть древлянскую, за освобождение и торжество над русью.
Лишь я одна оделась в «печаль». Я не знала заранее, зачем уезжал Маломир, и его победоносное возвращение поразило меня как громом. Они пытались попрекать меня: почему это я надела «печаль» после их победы? Но им было меня не сбить.
– Погиб мой дядя, родной брат моей матери! – напоминала я им сквозь слезы. – И уж точно мне не легче оттого, что его убил родич моего мужа…
Горе мешалось в моем сердце с ужасом. Я не понимала, как может радоваться Маломир, навлекший такую грозу на Деревлянь, как могут радоваться все эти люди, ведь над головами их медленно, но верно поднимается меч…
Казалось, я одна помню, что вместе с Ингваром погибла вовсе не вся русь, а лишь малая дружина. А большая его дружина, воеводы, бояре, родичи – все они живы. И едва ли просто отступятся от нас.
Мужчины тоже это понимали. Уже посланы были люди в Туров и даже к уграм. Володислав и Маломир часто толковали о том, чтобы попросить покровительства Такшоня и даже платить дань ему, если взамен он защитит Деревлянь от Руси. Уговорились лишь обождать, пока мой отец вернется из Киева.
Теперь же лицо Маломира удивительно прояснилось. Наверное, он уже видел себя мужем женщины, о красоте и мудрости которой ходили рассказы. И пусть сейчас он был всего лишь дядей древлянского князя – теперь для него наступали иные времена.
В этот миг и я поверила, что наши чаяния сбудутся и кровавый раздор разрешится мирно – вопреки разуму, я хотела в это верить. Увидела своего отца на киевском столе – ведь он и впрямь является законным его наследником! Увидела Добрыню владыкой Руси и Деревляни – могущественным, равным цесарям и каганам.
Да, но Маломир-то чему так обрадовался? Уж точно не будущей славе моего сына.
И тут я сообразила. Не Добрыню, а себя он видел владыкой, равным хазарским каганам! Ведь, сделавшись мужем Эльги, племянницы Вещего, Маломир получал то же преимущество в борьбе за киевский стол, благодаря которому Ингвар когда-то одолел моего отца.
О боги, да понимал ли это мой отец, когда взялся посватать Эльгу за Маломира?
В тот же день, велев подать мне лошадь, я впервые за долгие-долгие дни поскакала в Свинель-городец.
* * *
Воевода Мистина думал, что величайшее унижение своей жизни он пережил в тот день, когда узнал, что его семья захвачена древлянами при содействии отцовой дружины. Но ошибся. Величайшее унижение ждало его в тот день, когда торжествующий Маломир привез ему семью обратно.
– Теперь ты знаешь, кто тебе истинный друг! – объявил он, пока Мистина в изумлении разглядывал жену с прижавшимися к ней четырьмя детьми – все одетые в поношенную уже «печаль», исхудалые и бледные, похожие на возвращенных с того света. – Ингорь их захватил и к себе в Киев вез. А я их отбил и тебе вручаю. Нет больше Ингоря киевского! Накрылся он землею могильной, и не ходить ему больше по земле древлянской, не брать с нас дани, не чинить обид людям! Некому тебе больше служить, так служи мне. Потому и отдаю тебе жену твою без выкупа и без условий.
Володислав, узнав об этом решении дяди, сперва решил, что тот сошел с ума. В деле о заложниках между двумя древлянскими князьями и раньше возникали несогласия. С самого начала Володислав хотел забрать к себе Соколину, но Маломир не позволил: не время было вносить раздор в собственный дом и наносить новое оскорбление Мистине, которого они надеялись перетянуть на свою сторону. И вот теперь дядя привез заложников, возвращая Мистине свободу именно тогда, когда, в ожидании неминуемой войны с Русью, тот наиболее полезен на этой стороне и наиболее опасен – на той.
– Вот увидишь, – посмеивался Маломир в ответ на упреки племянника, – не уедет он никуда. Наш он теперь. Никто в Киеве не поверит, что он к нашей битве непричастен, если он от смерти Ингоревой такую пользу получит – бабу свою назад.
И Маломир оказался прав: Мистина никуда не уехал.
– Это правда, – тихо вымолвила Ута в ответ на его недоумевающий взгляд. – Я видела это своими глазами.
Сколько ни думала она за эти месяцы, что скажет мужу, когда они вновь увидятся, – такой их встречи она не могла вообразить.
Ута видела все. Последний живой взгляд Ингвара. Его раны, омытые речной водой. Она раздевала и обмывала его тело, как пятнадцать лет назад – тело первого мужа. Но теперь она не испытывала такого режущего отчаяния, как тогда. Она смирилась с мыслью, что смерть отнимает самое дорогое, и тогда, когда не ждешь, не веришь, не желаешь мириться. Она видела Ингвара на краде – это она настояла, чтобы Маломир устроил погребение, пусть и по древлянскому обычаю, а не по русскому. Лишь бы тело не разлагалось без погребения, не давая духу пойти предначертанным путем. Она видела, как завеса дыма и пламени навек сомкнулась над его головой. И ей казалось, что ее главное дело в жизни, которого она не сложит с себя, пока сама не уйдет под земляной покров, – это свидетельствовать. Говорить текущим мимо поколениям: я видела это. Видела своими глазами…
