Но Данилов знал, что появиться на свет можно даже в канаве. Человек живуч и от врожденных факторов зависит едва ли не больше всего.
Когда он после ночи страшного ожидания, наконец, зашел в бедно обставленную палату, то сразу понял, что его сын не из «августовских» – лишь взглянув на еще красного новорожденного, который пытался дотянуться до края кровати и схватить стоявшие на столике баночки.
С Гошей он с первого дня чувствовал – что-то не так. Тот был в этот момент на попечении их соседей и, похоже, сильно страдал – не ложился спать, то и дело тревожно подвывал. Данилов тоже ни на минуту не забывал о нем, но и уйти прямо сейчас не мог. Хорошо, что больницу и их дом разделяли всего полкилометра.
– Я бы назвала его в честь тебя, но не хочу ему такой судьбы, – слабым голосом произнесла его супруга. – Пусть будет Андреем.
– Это в честь кого-то из твоих родственников? – спросил Александр.
– Нет, у нас в роду таких не было. Именно поэтому и хочу так назвать.
* * *
Время шло, но зимы не становились мягче, как они рассчитывали. Раны, которые война нанесла климату, не спешили заживать.
По-прежнему снег начинал таять только в середине мая, реки вскрывались немногим раньше. Полевые работы из-за опасности заморозков нельзя было начинать раньше июня, а в начале сентября надо было торопиться с уборочной страдой, иначе ранняя зима могла погубить и без того небольшой урожай.
В начале ноября ложился снег, и его покров нетронутым лежал до самой весны. Несмотря на свою краткость, лето было жарким, а за всю долгую зиму столбик термометра не опускался ниже минус тридцати.
Вегетационный период растений сократился в среднем на месяц.
Между тем наследство, полученное ими от погибшей цивилизации, подходило к концу. Нет, они не пропили, не промотали его – каждый кусок был на счету, каждая банка консервов (таких, которые не портились или почти не портились – вроде сгущенки) береглась как зеница ока и не тратилась без крайней необходимости
Они применяли уравнительное распределение, чуть менее строгое, чем в Заринске.
Животноводство не оправдало возлагаемых на него надежд. Поголовье свиней и коз росло медленно, несмотря на запрет на забой животных (не считая кроликов, конечно), которые годны для разведения.
«Едим только дохлятину», – ворчали все, но слушались.
И эти трудности касались не только Прокопьевска. Даже Заринск – с его запасами удобрений, оранжереями, семенным материалом и технологическим наследством из Ямантау – нелегко сводил концы с концами.
О том, что они вдруг поделятся с маленькой колонией продовольствием, хотя бы в долг, было даже смешно думать. А торговать… Для того, чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала его купить, как говорили в одном советском мультике. Он надолго запомнил тот день, когда от общины откололся большой кусок, почти пятая часть. Они не могли вернуться в Заринск, поэтому поехали дальше на восток. Уже первый год развеял их иллюзии. Когда эйфория прошла, новые прокопчане оказались наедине с нищетой и разрухой.
– Нам нельзя распылять силы. Нас и так немного осталось, – бубнил Данилов, но ни он, ни другие холодные головы не смогли убедить тех, кто решил уйти.
Красивые мечты разбились о тот самый быт. О посевную да уборочную, замерзающие избы, текущие крыши, холодные сортиры. Кузбасс всегда мало подходил для нормальной жизни людей даже по сравнению с соседними регионами. Плохие почвы, мерзкий климат, холмисто-гористый ландшафт и убитая еще до войны экология… это место можно любить только беспричинно, по-русски.
– Вы не можете нас бросить, – пустил он в ход свой последний аргумент. – Скоро картошку копать.
– Забирайте ее себе, нам не жалко. А мы попробуем добраться до моря до холодов, – отвечал Антон Караваев, держа жену под руку. Их дочка возилась на траве рядом, пытаясь найти дикую землянику, но находила только чашелистики.
Маленький Андрюша собирал шишки и репьи и, когда на него смотрели, мастерил из них какие-то фигурки, а как только отворачивались, начинал ими кидаться, стараясь подкинуть «гостинец» как можно незаметнее – кому-нибудь в сапог или за шиворот. Анечке он то и дело приносил огромных жуков и пауков, которых она очень боялась. Данилов погрозил ему пальцем, но тот в ответ только показал ему язык.
Уже на втором году Данилов понял, что Андрюша, которого он ошибочно полагал своей копией, был совсем не похож на него характером. Хоть все и говорили, что у них одно лицо.
А уже с третьего стало ясно, каким он вырастет. Такие люди попортили Александру немало крови в свое время, но от этого сын не становился ему менее дорог. Хотя иногда хотелось встряхнуть его как следует, чтоб зубы клацнули. Мелкий паразит был хитрым, эгоистичным и мстительным, фанатично преданный только матери. Какие только проказы и пакости он ни придумывал… И все равно Данилов любил его, понимая, что только этот сын является в полном смысле человеком.
Караваев со своей женой тоже обосновались в Прокопьевске после какой-то размолвки с Богдановым. Но ненадолго. Этот город так и не стал для них родным, а оказался чем-то вроде транзитного пункта.
Глядя на Настю, Данилов в который раз подумал, что одинокий человек, каким он был тогда, не может объективно судить о том, любит он или нет. Время расставило все на свои места, и теперь, когда он на нее смотрел, в душе у него ничего не шевелилось.
Море так море. Всего-то тысяч пять-семь километров. Им видней. Они знают, на что идут. Пока с ней был Антон, Саша за нее не боялся. Тот был человеком фронтира – именно такие когда-то заселяли Новый Свет. Тем, кто готов обрубить все корни и пуститься в опасное путешествие ради погони за лучшей жизнью. В конце концов, человек ищет, где лучше. А дороги стали гораздо безопаснее.
Люди заняли места, Настя подхватила под руки дочку, и муж помог им взобраться в автобус «ПАЗ». Караван из двух десятков машин уходил.
– Прощайте! Удачи! – крикнул им вслед Данилов. – Придурки ненормальные!!!
С реки тянуло сыростью, и автоколонна растаяла в утреннем тумане. Они собирались поддерживать связь до того момента, пока хватит мощности их передатчиков, но так и не выполнили обещания.
Огромный Гоша в джинсовом комбинезоне сидел тут же на пригорке и с аппетитом ел траву. Если он бы он нашел ягоду, он проглотил бы и ее за компанию – хоть зеленую, хоть красную, хоть бурую, но в основном ему попадались побеги несъедобной для обычных людей луговой зелени.
– А ну не смей! – закричал на него Данилов. – Брось каку! Нельзя! Фу!
Ребенок повернул голову и посмотрел на него своим странным взглядом – то ли пустым, то ли глубокомысленным. Лицо его покрывали шрамы – следы перенесенной недавно ветряной оспы. Не чувствуя боли, он неделю раздирал себе лицо с остервенением, выпутываясь даже из самодельной смирительной рубашки.
Глаза были зеленые и ангельски кроткие.
