Семен Немирович глубоко вздохнул, переводя дух, и замолчал на время — видимо, собираясь с мыслями. Нестор был удивлен тому вниманию, с которым слушали врача Соня и Фея. Сколько раз в разговоре с Ниной, забываясь, Нестор соскальзывал с обрыва конкретики, дающей твердую опору житейским мыслям, в бездны мудрствования абстрактного характера; сколько раз начинал витать в неких глобальных эмпиреях. Но всякий раз эти философствования Нина выслушивала с нарочитым безразличием, а то и просто пресекала жестко и нетерпеливо каким-нибудь не в пример более важным императивом: «Ты долго еще? Я Антону кашу варю».
Нестор задумался. Вспомнил, что эллины в свое время делили женщин на матрон и гетер. Матроны — замужние дамы, моногамные домохозяйки. Гетеры — полигамные подруги мужчин, их вдохновительницы и усладительницы. Вероятнее всего, полигамными были и те, и другие, но матроны — втайне, а гетеры — открыто. Соня и Фея — безусловно, гетеры. По долгу «службы» им приходится часто слушать мужчин. Видимо, они также любят свою работу, как Нестор — свою. «Как можно сравнивать!» — мысленно взбунтовался учитель, но мужчина тут же ответил: «А почему нет? Все мы — социальные работники». Основа работы с людьми — коммуникация. Хороший специалист всегда создает вокруг себя поле позитивных эмоций — только так в социальной сфере можно работать с максимальной эффективностью. Профессионал использует для этого научно обоснованные и зафиксированные в учебниках приемы и методы. А вот человек, которому общение, как говорят, написано на роду, тот, кто ощутил истинное призвание в «презумпции уважения» к людям, — ничего не создает искусственно. Доверие и хорошее настроение просто приходят сами. Этому не научишь. Это принято называть талантом.
И вот, наблюдая за тем искренним интересом, с которым эти милые девушки легкого поведения слушали эти тяжелые мужские разговоры, Нестор все больше убеждался: Соня и Фея не зря избрали такой непростой и неоднозначный путь. Они талантливы. Именно в этом их призвание — быть мужчинам верными (в определенном смысле) подругами, пробуждать в них инициативу, повышать самооценку, инициировать как философов и творцов. Работать музами.
Семен Немирович наконец-то отдышался и снова был готов говорить.
— Западное мышление идет иным путем — от частного к общему. По кусочкам мысль собирает образы, свойства, качества, явления, акциденции, все это заваривает субъективным мучным клейстером собственных превратных представлений о мироздании, после чего выдает на гора некие нелепые выводы, которые тут же провозглашает незыблемыми аксиомами. Дедуктивное мышление Востока подобно божественному акту созидания: вот он мир, а вот из чего он состоит. Индуктивное мышление Запада подобно муравьиному копошению при возведении муравейника: вот они, кусочки тлена, из которых мы нагромоздим себе новый мир и утвердим новый порядок. Не помню, как это на латыни.
— Novus ordo seclorum, — напомнил Нестор.
— Это же на долларе написано! — снова проявила эрудицию Фея. Соня только улыбнулась подруге и прижала палец к губам.
— Вот здесь и лежит граница между Востоком и Западом, — подвел итог оратор. — Это граница между широкой панорамой мироздания — Вселенной, уготованной для обитания, и узким отверстием трубки калейдоскопа — игрушкой, предназначенной лишь для развлечения. Граница между дедукцией и индукцией. И снова dixi. В горле что-то пересохло.
Кир понимающе кивнул и нагнулся, извлекая из-под стола новую бутылку.
53
Вся эта восточно-западная компаративистика показалась Нестору хоть и занятной, но при этом несколько безосновательной. Работа в школе заставляла держать интеллект в тонусе, но, в свою очередь, накладывала на концептуальные позиции некий тенденциозный отпечаток. Он вспомнил Шпенглера и его типологию восьми культур, достигших зрелости. Вспомнил вслух и с азартом спорщика. Семен Немирович тут же обратил внимание собеседника на культуру русского мира, названную Шпенглером «русско-сибирской» — она никак не вписывалась в предложенную систему и была стыдливо названа немецким историософом «развивающейся». Да и Северная Америка в ее современном виде осталась за рамками классификации.
— Не странно ли, — заметил в итоге Семен Немирович, — что две самобытные и даже, я бы сказал, противостоящие друг другу цивилизации в этом раскладе остаются как бы не у дел?
— Странно, — поддакнул Кир.
— Почему, — продолжал «триединый и вездесущий», — Освальд — не помню, как его по отчеству — Шпенглер отсекает края, один из которых — наиболее естественный по сути, а другой — наиболее искусственный по форме, и рассматривает только серединку?
— Почему искусственный? — решил уточнить Нестор.
— А представьте себе, молодой человек, что наскальная живопись, — скажем, какой-нибудь полихром в Альтамире, — был соскоблен героем нашего времени лишь для того, чтобы поверх нацарапать «Здесь был Билли». Или авангардист, мнящий себя концептуальным супрематистом, растворил масло на полотнах Рембрандта, чтобы из их смеси — с добавлением скотча для крепости — создать на том же месте какой-нибудь гениальный «Бурый квадрат». Именно это произошло с исконной культурой двух Америк. Помниться, мы уже говорили с Вами, молодой человек, о создании материально-технической базы для проведения глобальных лабораторных исследований.
Нестор внутренне содрогнулся. Только представил он не конкретную пещеру в Испании, не мрачные полотна голландского рисовальщика. А представил себе Нестор весь ход всемирной истории, в виде условных артефактов собранный в огромном археологическом музее. И увидел Нестор бравого молодца в камуфляже и защитной маске, лихо палящего из страйк-больной пукалки по сторонам, щедро мечущего разноцветную икру из шариков с несмываемой краской. Видимо, сознание услужливо выпростало из глубин памяти образ придорожного недостроя на восьмом километре загородного шоссе. Стало мутно.
Тут Семен выхватил из нагрудного кармана пиджака брендовый пишущий прибор. Нестор даже приблизительно не мог оценить стоимость этого предмета — вещи, на ценниках которых красовалось больше двух нулей, учителя мало интересовали (если это были не экземпляры коллекционного вожделения). Соня с готовностью положила на стол несколько белых салфеток. Семен благодарно кивнул девушке и тут же изобразил на одной из салфеток три маленьких окружности, вписанных в одну большую.
— Что это? — вопросил он и обвел присутствующих выжидающим взглядом.
— Мороженое! — тут же отреагировала Фея. — Три шарика в креманке. Ванильное, шоколадное и фисташковое. Я их больше других сортов люблю.
— Отлично! — обрадовался Семен. — Нет других вариантов?
— Знамя Мира? — полуспросил-полуответил Нестор.
— Или так, — согласился Семен. — И что имел в виду Рерих, когда рисовал эту креманку с мороженым?
— Религию, искусство и науку. И культуру как их совокупность, — Нестор вновь почувствовал себя студентом.
— Не только. Сигилла многозначная. Буддисты знают его под именами «Триратна» или «Сань-бао» — три драгоценности: Будда, дхарма — долг и сандха — монашеское служение. Так можно изобразить символ Вечности, состоящей из прошлого, настоящего и будущего. Конспирологи скажут, что это человеческое общество, которое хранит цербер с тремя головами, одна из которых — религия, другая — государство, а третья, самая злая, — капитал.
