Томас неуверенно кивает.
– Да произнесите же это, Майлз. Я же знаю, как вам хочется.
– Продолжайте, – выпаливает он, отчего-то не сумев сдержаться.
Фицджеральд смеется.
– Ну уж если вы настаиваете, доктор… Я поняла свою ошибку. Я считала, что все надо делать самой, но мне это просто не по силам. Видите ли, тут слишком много переменных – даже если каждую рассматривать по отдельности, за всеми сразу ни за что не уследишь. При первой попытке я запуталась, и все…
Ее лицо внезапно темнеет. Быть может, некое воспоминание пробилось через тщательно подогнанные пласты выдумок.
– И все пошло наперекосяк, – негромко заканчивает она.
Кивнув, Томас как можно мягче выговаривает:
– О чем вы сейчас вспоминаете, Жас?
– Вы прекрасно знаете, о чем, – шепчет она. – Я… я его вскрыла…
– Да.
– Он же умирал. Умирал. Я хотела все исправить. Пыталась переписать код, но что-то пошло не так, и…
Доктор ждет. Молчание затягивается.
– …и я не понимала, что именно. Не видя своих ошибок, я не смогла бы ничего исправить. Вот потому я… я и вскрыла его.
Ее лоб ни с того ни с сего идет морщинами. Томас не уверен, что это: воспоминания, угрызения совести?
– Я слишком много на себя взяла, – произносит она наконец.
Нет. Сосредоточенность. Она восстанавливает защитные барьеры, заталкивает верхушку этого чертова айсберга обратно под воду. Задача непростая. Томас зримо представляет, как огромная непотопляемая глыба рвется назад из глубин. Жасмин Фицджеральд наклоняется вперед, отчаянно делая вид, будто ей не тяжело.
– Должно быть, думать о таком нелегко, – говорит доктор.
Она пожимает плечами.
– Временами. – Тонет… – Когда мозги сбиваются на прежний режим. Старые привычки живут долго. – Тонет… – Но я с ними борюсь.
Хмурая мина исчезает. Потонул.
– Помните, я рассказывала вам о «битвах в памяти»? – с живостью интересуется она.
Томас кивает, но не сразу.
– Все вирусы размножаются, но лучшие из них умеют записывать макросы – точнее, тут больше подошло бы слово «микросы» – в другие ячейки памяти. Это такие маленькие подпрограммки, которые самостоятельно выполняют некие простые задачи. И некоторые из них тоже способны размножаться. Улавливаете, к чему я клоню?
– Не очень, – тихо отвечает Томас.
– Да, вас и вправду стоило прокачать посильней. В общем, эти программки могут брать на себя всю бухгалтерию. Каждая отслеживает несколько переменных, при каждом делении этот диапазон растет, и довольно скоро вам уже можно решать проблемы любого масштаба. Черт, да можно набело переписать саму операционную систему, совершенно не вдаваясь в детали – за вас все сделают эти крошки-демоны.
– Так мы все для вас не более чем вирусы, Жас? Она смеется, но без всякой злобы.
– Ах, Майлз. Это технический термин, а не моральное суждение. Жизнь есть информация, определяемая естественным отбором. Только и всего.
– И вы научились… переписывать код, – говорит Томас.
Она мотает головой.
– Еще учусь. Но получается все лучше и лучше.
– Ясно.
Майлз делает вид, будто смотрит на часы. Полностью он в ее тарабарщину не вник. И не вникнет никогда. Но теперь хотя бы понятно, что ею движет.
Остались лишь прощальные банальности.
– Больше мне от вас ничего пока не требуется, Жасмин. Хочу поблагодарить вас за готовность к сотрудничеству. Знаю, вам сейчас очень нелегко.
Она с улыбкой поднимает голову:
– То есть мы уже прощаемся, Майлз? А вы ведь даже не приступили к лечению.
Он улыбается в ответ, едва ли не чувствуя, как сокращаются мышечные волокна, как растет нагрузка на лицевые сухожилия и мягкая ткань растягивается по кости. Абсолютная фальшь, чисто механический процесс.
– Я здесь не для этого, Жас.
– Точно. Вам надо оценить мою вменяемость. Томас кивает.
– Ну и как? – спрашивает она чуть погодя. – Я вменяема?
Доктор собирается с духом:
– Полагаю, у вас имеются проблемы, о которых вы не задумывались. Однако вы способны к общению с адвокатом и, безусловно, сможете пройти через все необходимые судебные процедуры, какие могут понадобиться. Юридически это означает, что вы можете отвечать перед судом.
– Ага. То есть я свихнулась, но не настолько, чтобы избежать наказания, да?
– Надеюсь, с вами все будет нормально. Уж здесь по крайней мере он искренен.
– Будет-будет, – небрежно бросает она. – Не беспокойтесь. Сколько мне еще здесь сидеть?
– Недели три, наверное. Стандартный срок – тридцать дней.
– Но ведь вы со мной закончили. Зачем так долго? Он пожимает плечами.
– Пока что вас негде больше держать.
– Вот как. – Она обдумывает услышанное. – Так даже лучше, пожалуй. Будет больше времени, чтобы поупражняться.
– До свидания, Жасмин.
– Жаль, что вы разминулись со Стюартом, – говорит она ему вслед. – Вам бы он понравился. Может, придем к вам в гости как-нибудь.
Дверную ручку заклинило. Доктор делает еще одну попытку.
– Что-то случилось? – спрашивает она.
– Нет, – с ненужной поспешностью откликается Томас. – Просто…
– А, поняла. Секундочку.
Шелестят простыни. Доктор оборачивается. Жасмин Фицджеральд лежит навзничь и немигающим взглядом уставилась прямо вверх. Дышит она часто и неглубоко.
Дверная ручка как будто становится теплее.
Он отпускает ее.
– С вами все в порядке?
– В полном, – говорит она потолку. – Устала, вот и все. Знаете, на это уходит много сил.
«Вызывай медбрата», – думает он.
– Да серьезно, мне просто надо отдохнуть. – Она в последний раз смотрит на него и хихикает. – Но до ночлега много миль…
[19]
– Доктора Дежардена, будьте добры.
– Слушаю.
– Это ведь вы проводили вскрытие Стюарта МакЛеллана?
Короткая пауза, затем:
– А кто говорит?
