– Зацени бампер, – сказала она, не подозревая о моем открытии.
Со стороны водителя на бампере красовалась наклейка – карикатурная грозовая туча в классической красной окружности с диагональной чертой посредине. И девиз.
Предупреждение для всех, кого это касается: Тучи, мы надерем вам задницу.
Когда я подсаживаюсь к Джесс, она снимает наушники и нажимает на кнопку в приемнике. Из динамика в передней части начинают доноситься загадочные, странно знакомые завывания. Какое-то время мы сидим молча, дав шумам захлестнуть нас.
Вся она – сплошная бледность. Я едва различаю ее брови.
– Уже известно, куда она направляется? – спрашивает Джесс наконец.
Я качаю головой.
– Тут рядом Хэнсфорд
[48]
, но на реакторы они еще ни разу не нападали. Говорят, буря пытается набрать ходу, чтобы перевалить через горы. Возможно, опять пойдет на Ванкувер или СиТак
[49]
.– Я стучу по коробочке у нее на коленях. – Эй, да ведь она может строить планы прямо сейчас. Ты столько слушаешь эту штуку, что наверняка уже понимаешь, о чем она говорит.
Далеко на горизонте стробоскопическими вспышками мелькает зарница. В приемнике Джессики дюжина голосов отзывается нестройным воющим крещендо.
– Или даже сама можешь с ней поговорить, – продолжаю я. – Я тут видел на днях, такие приборы теперь работают в обе стороны. Совсем как у тебя, только они умеют и принимать сигнал, и отправлять.
Джесс пальцем убавляет громкость.
– Это просто рекламный трюк, пап. У них не хватит мощности, чтобы пробиться через все, что уже есть в воздухе. Телесигналы, радиоволны и… – Она кивает на динамик с его шумами. – Ну и вообще, их все равно никто не понимает.
– Хм, но ведь они-то нас понять смогли, – говорю я, пытаясь добавить в разговор чуточку наигранного драматизма.
– Ты так думаешь?
Никакого выражения в голосе – одно безразличие.
Но я все-таки стою на своем. Во всяком случае, разговор помогает немного сгладить мой страх.
– Ну да. Большие точно смогли бы. У бури такого размера IQ в шесть знаков как пить дать.
– Наверное, – бубнит Джесс.
У меня внутри что-то обрывается.
– Неужели тебе и дела нет? Она просто смотрит на меня.
– Неужели не хочется знать? – добавляю я. – Мы сидим под этой огромной штуковиной, которую никто не понимает, мы не знаем, что она делает и зачем, а ты все слушаешь, как она кричит сама на себя, но тебе как будто и без разницы, что из-за этого все в один день изменилось…
Но конечно же она ничего такого не помнит. Ее память не сохранила тех дней, когда мы думали, что тучи – это не более чем… тучи. Она не представляет, каково быть хозяевами мира, и не рассчитывает это узнать.
Мою дочь не волнует, что мы проиграли.
Внезапно меня охватывает нестерпимое желание взять и обнять ее. «Господи, Джесс, прости, что мы так крупно облажались». С трудом, но сдерживаю себя.
– Мне всего лишь хотелось бы, чтобы ты помнила, как все было раньше.
– Почему? – спрашивает она. – Что так уж сильно отличалось?
Я в изумлении гляжу на нее.
– Всё!
– Непохоже. Говорят, мы никогда не понимали погоду. Тогда тоже были ураганы и торнадо, иногда они сметали целые города, и их точно так же никто не мог остановить. Так какая разница, почему это происходит – потому что небо живое или, ну, там все вслепую?
Потому что твоя мама умерла, Джесс, а я за все эти годы так и не понял, что ее убило. Слепой случай? Или рефлекс тупого ленивого животного, которое всего-то почесывало бок?
Могут ли небеса совершить убийство?
– Это имеет значение, – вот и все, что я говорю ей. Даже если мои слова ничего и не меняют.
Фронт уже почти над нашими головами – словно по небу ползет зияющая пасть громадной пещеры. На западе все чисто. Над нами шкваловая линия разрывает небо на две неравные части.
На востоке мир налился темной, мутной зеленью.
Здесь я чувствую себя таким уязвимым… Оглядываюсь через плечо. За нашими спинами прижался к земле бронированный дом, для компании ему оставили лишь самые крупные деревья. Прошло восемь лет, а бурям так и не удалось нас выкорчевать. Они к чертям раздавили Мехико, Берлин и всю «Золотую подкову»
[50]
, а наш домик по-прежнему здесь, торчит посреди ландшафта, как гнойный нарыв.
Хотя, наверное, они нас просто еще не заметили.
Приговор отсрочен. Сущность на небе уснула – по крайней мере в нашем уголке планеты. Источник ее сознания – точнее, источники, ибо имя им легион, – воспарил в стратосферу и замерз. Миллиард кристаллических частиц задремавшего интеллекта. К моменту возвращения с вышины они уже будут на противоположной стороне земного шара, и оставшейся доле коллективного сознательного понадобится немало дней, чтобы заполнить пробел.
Мы использовали передышку, чтобы укрепить оборону. Я инспектировал экзоскелет, который строители только что нарастили на нашем доме. Энн осматривала противоураганные ставни на фасаде. Наш дом стал безобразен, превратился в угловатую крепость, утыканную стальными балками и молниеотводами. Каких-то несколько лет назад мы бы засудили подрядчика, который сотворил бы с нами такое. А сейчас залезли в долги, чтобы оплатить реконструкцию.
Заслышав сверху приглушенный рев, я поднял голову. По небу вычерчивала инверсионные линии группа крестообразных силуэтов, отбрасывая солнечные блики.
Засевают облака. Зрелище довольно распространенное. В те дни мы еще верили, что способны дать отпор.
– Не поможет, – серьезно проронила Джесс из-под моего локтя.
Вздрогнув, я опустил глаза.
– Ох, Джесс. Я и не заметил, как ты подкралась.
– Только разозлят тучи, и всё, – продолжила она со всей убежденностью, на какую способна четырехлетка. Потом, сощурившись, вгляделась в голубой простор. – Они же пытаются убить, э-э-э, посланника.
Я присел на корточки, пристально посмотрел ей в глаза.
– И кто тебе такое сказал?
Определенно не мать.
