Но и это не всё! Далее Сталин сказал так:
«Отсюда крутой поворот, который мы сделали в отношении Польши от политики царизма. Известно, что царское правительство стремилось ассимилировать Польшу. Советское правительство совершенно изменило эту бесчеловечную политику и пошло по пути дружбы с Польшей и обеспечения её независимости. Именно здесь коренятся причины того, почему русские стоят за сильную, независимую и свободную Польшу».
Интересно, знают ли об этих словах Сталина в нынешней Польше даже университетские профессора-историки?
А если знают, то почему молчат?
И уж совсем непонятно (или, наоборот, понятно?) почему об этом молчат «российские» «историки» и Владимир Путин…
Между прочим, должен признаться, что чтение стенограмм трёхсторонних конференций во время войны, да и переписки Сталина, Рузвельта и Черчилля, всегда доставляет мне особое удовольствие. На фоне бледной немочи и маразма нынешних «россиянствующих» политиканов так радостно знакомиться с убийственной логикой Сталина и Молотова, эффективно противостоявшей иезуитскому «простодушию» Рузвельта и цветистым пустопорожним спичам «благородного» Черчилля.
Вот, например, как Сталин, не без тонкой иронии обращаясь к Рузвельту и Черчиллю, обосновывал в феврале 1945 года, в Ялте, справедливость той восточной границы Польши, которая существовала с осени 1939 года. Приведу эту часть стенограммы полностью и без каких-либо комментариев:
«Прежде всего, о линии Керзона. Он, Сталин, должен заметить, что линия Керзона придумана не русскими. Авторами линии Керзона являются Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Русских не было на этой конференции. Линия Керзона была принята на базе этнографических данных вопреки воле русских. Ленин не был согласен с этой линией. Он не хотел отдавать Польше Белосток и Белостокскую область, которые в соответствии с линией Керзона должны были отойти к Польше.
Советское правительство уже отступило от позиции Ленина. Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведёте нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надёжными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо. С каким лицом он, Сталин, вернулся бы тогда в Москву? Нет уж, пусть лучше война с немцами продолжится ещё немного дольше, но мы должны оказаться в состоянии компенсировать Польшу за счёт Германии».
И сразу же после этого Сталин перешёл к проблеме западной границы Польши, вспомнив о своих московских беседах (в октябре 1944 года) с Миколайчиком. Руководители польского эмигрантского правительства Миколайчик, Грабский и Ромер приезжали тогда в Москву на переговоры с представителями Польского комитета национального освобождения Берутом, Осубка-моравским и Роля-Жимерским.
Сталин и здесь проявил себя как тонкий политик: он не просто высказывал своё мнение о западной границе Польши, а высказывал его, ссылаясь на привечаемого англосаксами Миколайчика. Это было сделано так (по стенограмме):
«Во время пребывания Миколайчика в Москве он спрашивал Сталина, какую границу Польши на западе признаёт Советское правительство. Миколайчик был очень обрадован, когда услышал, что западной границей Польши мы признаём линию по реке Нейсе. В порядке разъяснения нужно сказать, что существуют две реки Нейсе, одна из них протекает более к востоку, около Бреславля, а другая – более к западу. Сталин считает, что западная граница Польши должна идти по Западной Нейсе, и он просит Рузвельта и Черчилля поддержать его в этом».
Однако собеседники Сталина уже не горели в этом отношении энтузиазмом. И это зафиксировала стенограмма заседания 7 февраля 1945 года:
«… По вопросу о перемещении границ Польши на запад британское правительство хотело бы сделать такую оговорку: Польша должна иметь право взять себе такую территорию, которой… она сможет управлять. Едва ли было бы целесообразно, чтобы польский гусь был в такой степени начинён немецкими яствами, чтобы он скончался от несварения желудка…»
Так мыслил и изъяснялся Черчилль.
А вот как мыслил Рузвельт на заседании 8 февраля 1945 года:
«… Делегация США согласна… с предоставлением Польше компенсации за счёт Германии, а именно Восточной Пруссии к югу от Кенигсберга и Верхней Силезии вплоть до Одера. Однако Рузвельту кажется, что перенесение польской границы на Западную Нейсе мало оправдано».
Молотов тогда же, отвечая Рузвельту, заметил (по стенограмме):
«Можно спросить поляков, что они думают по вопросу о западной границе. Он (Молотов. – С.К.), однако, не сомневается, что поляки выскажутся за линию, предложенную Советским правительством».
Ну, за такую линию, даже предложенную Советским правительством, не смог бы не высказаться даже антисоветчик Миколайчик. Англосаксы же упирались. Сталину нужна была Польша, способная гарантировать безопасность России, а эмиссарам Золотой Элиты мира Рузвельту и Черчиллю уже тогда – ещё до разгрома Рейха – нужна была Германия, в перспективе вновь угрожающая России. На заседании Крымской конференции 10 февраля 1945 года Черчилль заявил, что у него «есть сомнения, должны ли поляки иметь границу по реке Нейсе (Западной)», и прибавил, что он-де «получил телеграмму от военного кабинета, в которой изложены опасения относительно трудностей переселения большого количества людей в Германию».
Рузвельт тут же поддержал Черчилля и заявил, что «лучше было бы ничего не говорить (в итоговом коммюнике. – С.К.) о границах Польши, так как этот вопрос ещё должен обсуждаться в сенате, и он, Рузвельт, не имеет сейчас полномочий принимать по нему какие-либо решения».
В ЯЛТЕ всё закончилось тем, что по вопросу о западной границе Польши в итоговом заявлении Конференции (в СССР оно было опубликовано в «Известиях» 13 февраля 1945 года) было сказано, что окончательное определение границы «будет отложено до мирной конференции».
Черчилль, выступая 27 февраля 1945 года в палате общин с отчётом об итогах Крымской конференции, говорил:
«В течение более чем года с тех пор, как наметился решительный поворот в войне против Германии, польская проблема распалась на два главных вопроса: границы Польши и свобода Польши».
Такой пассаж не мог не вызвать удивление, ибо к моменту спича Черчилля Польша была почти полностью освобождена. Но для Черчилля «свобода Польши» была неотъемлема от безоговорочного следования Польши в фарватере антикоммунистической политики Запада. По сути, только это Черчилля и беспокоило, что он со свойственной ему наглостью, граничившей с наивностью, публично и признал 27 февраля 1945 года.
Не приводя всех его словоизлияний, даю ниже пару вполне представительных фраз из парламентской речи Черчилля:
«Палата прекрасно знает из моих выступлений, что правительству Его Величества всегда казался более важным вопрос о свободе, независимости, целостности и суверенности Польши, нежели вопрос о фактических её границах.
