– Принеси сюда из сеней кадку или бочку, – приказал он автоматчику.
Когда тот исполнил, новый приказ:
– Наполни водой.
Боец из колодца во дворе наносил ведром воды, наполнив емкость. Машинист смотрел на их действия с нарастающим беспокойством.
Федор схватил Корепанова за спецовку, буквально сдернул со стула, поставил перед емкостью с водой на колени.
– Скажешь про радиста? Иначе утоплю!
Молчит ротмистр. Федор схватил его за волосы, опустил голову в воду. Через пару минут машинист задергал связанными руками, начав задыхаться. Федор отпустил руку.
Корепанов поднял голову, с волос текла вода на спецовку, смывая угольную пыль. Под машинистом натекла лужа черного цвета.
– Или говоришь, или утоплю. Здесь и сейчас, – пообещал Федор.
Для того чтобы узнать, кто и где радист, он бы не одного Корепанова утопил. И не жалко ему предателя было. Эта гадина могла устроить гибель десятков людей, прервать сообщение между Москвой и Ленинградом, сорвать подвоз боеприпасов и техники, бойцов на позиции. Последствия могли быть если не катастрофическими, то тяжелыми, это точно. И жизнь предателя в данный момент для Федора не значила ничего.
Фактически, арестовав его, он вырвал ядовитые зубы у гадюки. Но сама гадюка еще жива, если есть радист, вполне может оказаться, что есть и другие члены группы. И даже если ему противно, через себя переступает, а будет всеми доступными ему в данный момент средствами выбивать показания.
Машинист молчал.
– Топи его! – приказал бойцу Федор.
Автоматчик двумя руками пригнул голову арестованного, опустил в воду по самый затылок.
Прошла минута, пошла вторая. Из воды пузыри идут, тело ротмистра задергалось.
– Вытаскивай.
За волосы боец поднял голову. Предатель жадно хватал ртом воздух.
– Я слушаю. Даю тридцать секунд. Для тебя третье окунание будет последним.
Федор согнул руку, уставился на секундную стрелку. Не скажет – утопит в самом деле. Вещественные доказательства вины есть, после суда все равно расстреляют.
Федор свое дело сделал. Хотелось бы всю группу уничтожить, но так везет не всегда. Немцы-то послабее оказались, сразу «петь» начали. А этот упертый. Ничего, радиста они и без показаний Корепанова возьмут. Теперь пеленгаторы появились, так что это только вопрос времени.
Тридцать секунд прошло. Федор сказал:
– Прощай, ротмистр. Топи его!
– Нет, погодите!
– Пой, птичка!
– Есть радист.
– Кто бы сомневался! Мы передачу уже запеленговали. Если ты не сдашь, то при первом же выходе в эфир мы его сами возьмем. Так что ты теперь большой ценности для НКВД не представляешь. Будешь сотрудничать, говорить – поживешь. В молчанку играть будешь – утоплю. Для воина, если ты себя таковым считаешь, смерть позорная.
– Нет у тебя чести! – озверился ротмистр.
– Не тебе о ней говорить. Оставим пустые разговоры. Мне нужен радист и другие.
– Радист – инвалид, до колена правой ноги нет. Живет на улице Папанина, дом восемнадцать. Как-то по пьянке рассказал – из украинцев он, идейный. Ночью в дозоре был, сам пошел к немцам сдаваться, подорвался на противопехотной мине. Немцы его к себе в траншею притащили, а увидели – нога оторвана, хотели пристрелить. Командир роты не дал, сказал – пригодится. Так он в разведшколе оказался. Днем его дома может не быть, на гармошке играет, собирает милостыню.
– Бедствует?
– Черта лысого! Ему немцы, когда новые батареи к рации доставляют, передают деньги. Причем настоящие, сам проверял.
– Где он обычно попрошайничает?
– У церкви, на вокзале. Где народ, там и он.
– Рация у него дома?
– Дома, куда ему без ноги ее таскать. Он на самодельной коляске передвигается, говорит, если на костылях, меньше подают.
– Теперь о других.
– Один еще, кроме радиста. Электромонтер связи. От воинской службы освобожден по состоянию здоровья, белый билет у него.
– Конкретнее.
– Лукьянов. Фамилия настоящая, из местных он. Живет на Володарского, номер дома не помню, но дом приметный, старинный, красный кирпич, с мезонином. Коммуналка. Все.
– А паровозники твои?
– Комсомольцы. Думал вместе с паровозом их похоронить.
– Подними его, – распорядился Федор бойцу. – Веди в машину. А паровозников – сюда.
По инструкции задержанных надо было доставить в Калинин, допросить, составить протокол. Но парней Федору было жаль. Пятно ляжет, судьбу сломать можно. К тому же в НКВД легко попасть, а выйти сложно. Как говорится, «рубль – вход, а два – выход».
Парни вошли под охраной автоматчика.
– Возвращайся к машине, я сам, – приказал Федор бойцу.
– Что же вы так опростоволосились? Рядом с вами настоящий враг был. Вот взрывчатка, обнаруженная у машиниста дома. Он планировал паровоз на мосту взорвать, причем вместе с вами.
Оба стояли, потупив головы.
– Мы не замечали ничего, – шмыгнул носом один.
– Не замечали, как он в тендере возился? Чемоданчик-балетка тяжелый был?
– Когда паровоз принимали, я бункеровкой занимался, а помощник техническую часть паровоза осматривал. У Фрола Власовича время было, когда он один. Разве мы думали?
– Впредь бдительнее надо быть. О машинисте – никому ни полслова. Ни в депо, ни дома. Оба свободны.
– Спасибо, товарищ командир!
Парни выскочили из дома, очень довольные благополучным исходом. Федор решил о парнях не упоминать нигде. Нарушение, конечно, но мелкое. А по сути, служба его в том, чтобы с врагами бороться, а обычных граждан защищать.
У парней вся жизнь впереди, на врагов они никак не походили.
Федор сорвал скатерть со стола, собрал в нее взрывчатку. Взрыватели отдельно нес в коробочке. Тол в кузов уложил, а взрыватели – в кабину.
– Едем на Папанина, дом восемнадцать.
Водитель вышел узнавать у прохожих. Вернувшись, сел за руль, поехали. Федор в окно смотрел. Тяжело люди живут. Одеты плохо, лица суровые, хмурые. И вдруг инвалида увидел на тротуаре. Без ноги, на деревянной самодельной коляске. На груди гармошка висит. В обеих руках деревянные чурбачки, ими от тротуара отталкивается.
– Останови, – приказал Федор.
Когда машина остановилась, вышел из кабины.
– Давай поможем до дома добраться, – предложил Федор.
– Спасибо, товарищ командир. Мне уже недалеко осталось.
– Бойцы помогут, в кузов поднимут. Куда ехать?
