– Из-за такой мелочи расстраиваться! Я еще ботинки позаимствую, не босиком же мне идти.
Хозяева времени и пространства начали приходить в себя. Высокая драма плавно низвелась до банальной кражи со взломом, и такой поворот устраивал, кажется, всех. Отдельные неурядицы вроде нашего сходства при желании можно было легко объяснить. Я уже видел в них это желание – втолковать друг другу, что не так уж мы и похожи, что замки в дверях стоят стандартные, что имена нам известны по причине их огромной популярности. Кажется, я даже расслышал их пока еще не высказанные аргументы, неопровержимые доказательства того, что чудес не бывает. Им, хозяевам своего времени, без чудес уютней.
Тишка все еще не проснулся. Тихон нес его на руках, задевая за все углы. Всякий раз, когда мальчик вздрагивал, он тревожно замирал и вслушивался в детское дыхание, но Тишка спал крепко.
– Я еще проверю, не пропало ли чего, – совсем осмелел двойник, однако Шурик велел ему заткнуться и не будить ребенка.
Прощались, как в пошлом кино: местные литераторы вышли проводить нас в прихожую, и Мефодий, расчувствовавшись, презентовал мне старые кроссовки. Затем он подошел к зеркалу и старательно расчесал бородку мелким гребешком. От этого она стала еще прозрачней и еще страшнее.
– Сбрей ты ее на фиг, не позорься, – посоветовал я напоследок.
Расставаться было не жалко.
– Не понравилась версия? – Спросил Тихон вполголоса.
– Компьютер не того цвета. Я лучше что-нибудь другое поищу.
– Другое – это какое?
– Ты сам-то знаешь, куда идешь?
– Нет.
От метро двигалась целая толпа. Люди шли с работы – к горячему ужину, шкодливым детям и одинаково хорошим теленовостям. Они и сами были чем-то похожи, люди. Дурацкой уверенностью в своем дурацком будущем? В том, что завтра, хоть ты тресни, ничего не случится. Просто придет еще один день – серый, никчемный, спокойный. Он подарит еще одни сутки нормальной жизни – и ничего больше. А больше ничего и не надо. Люди твердо знали, что завтра будет похоже на вчера. И я им завидовал.
– Ружьишко далеко спрятал? – Поинтересовался я.
– В Измайловском парке.
– Прямо тут, что ли?
– В двадцать шестом.
– Ну и как там?
– Что-то похожее я читал у отчима. Страшный сон, да и только.
– Как ты узнал о его гибели?
– А как узнают факты своей биографии? Вспомнил, – простодушно ответил Тихон. – Зато ума не приложу, откуда тебе известно про гранату.
– Которой ты Иван Иваныча угрохал? Видел в твоем арсенале с такими же наклейками.
– Я что, и чеку там же оставил?
– Конечно, ее под окном нашли. Или подожди… Она из моего кармана выпала, когда я через окно летел.
– А к тебе она как попала?
– Да у тебя же и конфисковали! – Для Тихона такая недогадливость была непростительна. – Когда в автобус отвели – помнишь, у выхода стоял? – все отняли: и машинку, и чеку.
– Эту? – Он показал стальное кольцо, которое я тогда спутал с деталью от брелока.
– Да. Теперь тебя не поймали, вот она и осталась. Или что-то не так?
– Та граната тоже пошла на Фирсова. Только не в две тысячи первом, а в тридцать восьмом. В бункер я ее бросил, понятно?
– Да какая разница?
– В принципе, никакой. Только странно все это.
– Тем более, что в бункере она не взорвалась. Иначе кто бы меня там допрашивал?
– Теперь уже никто. Вовремя ты оттуда слинял.
Дальше ноги не шли. Я остановился, пытаясь вспомнить, о чем мы только что беседовали. Как он сказал – никто? Что это значит? Погибли. Все. Зачем? Фирсова надо убивать везде и всегда, это правильно.
– Но там же Ксения!! – Крикнул я на всю улицу.
– Кто?
– Девушка, я тебе о ней говорил.
– Миша…
– Давай, Тихон, включай дырокол!
– В подвале много комнат, – возразил он.
– Днем нас держали в главной, с Лиманским.
– Там, где керосин? Черт…
– Включай, Тихон!
– Подожди, надо сообразить, какого числа и во сколько. Может не получиться.
– Ты же гений, – заклинал я. – Кнута успел из-под колес вытащить?
– Успокойся, Миша. От спешки ничего не зависит. Важно не промахнуться, слишком рано – тоже плохо. Неизвестно, что сейчас у Фирсова в памяти. Боюсь, нас оттуда не выпустят.
– Я сам пойду, только скажи дату.
– Не горячись. Мы постараемся. Раз она тебе так дорога… Кто же знал?
– Ты ее видел?
– Я не заглядывал. Бросил, и все.
– А если там никого не было?
– Кто-нибудь, да был.
Обнадеживать Тихон не умел.
Мы зашли на газон и укрылись за высокими неухоженными кустами. Нам повезло, что еще не зима, и маленькие круглые листочки пока еще не оборвались. Какой-то мужик понимающе заулыбался. Я ответил красноречивым жестом, мол, ничего не поделаешь, пиво. Проснувшийся Тишка истолковал наш маневр напрямую и, позевывая и ежась от холода, начал расстегивать ремень.
– Правильно, всегда пользуйся любым подходящим случаем, – назидательно проговорил Тихон. – Потом будет некогда.
– Мы что, берем его с собой? – Удивился я.
– Нет, бросим по дороге!
Тишка даже ухом не повел – то ли он еще дремал, то ли уже привык к чудному юмору взрослых.
Поразмыслив, я последовал примеру ребенка. Будущее такой возможности могло не предоставить.
Мы шагнули в дыру, и дома моментально обветшали, покрылись какой-то неуловимой пленкой старости, точно запаршивели. На улице заметно потеплело, да и солнце как будто поднялось выше. Тихон настроил синхронизатор на один из летних месяцев, скорее всего на август, и выбрал время около полудня. Две тысячи двадцать шестой.
– Зимы не будет? – Обрадовался мальчик.
– Пока мы этого не захотим.
На проспекте народные массы с невиданным энтузиазмом мели тротуары. Среди десятков метел не было двух одинаковых, из чего я сделал вывод, что каждый работник принес свою. В одежде преобладали густые темно-коричневые тона, но на моду это было совсем не похоже. В обуви также наблюдалось странное единообразие: женские модели практически не отличались от мужских и сильно смахивали на допотопные галоши. По обочине полз трясущийся трактор с прицепом, в который сваливали пыльный мусор.
Многие окна семнадцатиэтажек были прикрыты рыжей фанерой, иногда попадались куски наглядной агитации с ничего не значащими фрагментами. На крыше одного из домов шатался, грозясь сорваться вниз, огромный щит с надписью «НЕТ ВОЙНЕ!». Вокруг этого дома никто не убирался.
