— Спасибо, что ты здесь, Онезим, спасибо! Ты мой единственный родной человек!
Ей удалось приподняться и, с ребенком на руках, прижаться к нему.
— Прости меня, прости! — всхлипнула она. — Я опозорила тебя, принесла тебе столько волнений. Но я наказана за это, да, жестоко наказана!
В комнату без стука вошла Эрмин, привлеченная плачем своей подруги. Она увидела, как Онезим тихонько баюкает Шарлотту, с нежностью, неожиданной для этого грубого и вспыльчивого мужчины.
— Я беспокоилась, — сказала она в качестве извинения. — Доктору пора ехать, а тебе, Лолотта, нужно отдохнуть.
— Я все равно собирался уезжать. До скорого, сестренка. Выздоравливай скорее!
Он поспешно вышел. Шарлотта откинулась на подушку, не переставая всхлипывать.
— Я знаю правду об Адели, — с горечью произнесла она. — Вы не могли мне ее сказать… Я вас не виню.
— О Господи! — вздохнула Эрмин. — Прошу тебя, успокойся.
К ним присоединился Людвиг. Он все слышал и поспешил утешить свою возлюбленную. Вскоре они плакали уже оба. Эрмин со сжавшимся сердцем оставила их.
В тот день было много разговоров. За обеденным столом обсуждалось примирение Шарлотты и Онезима, который оказался не таким уж грозным. Поговорили также о визите доктора Дамасса. Но главный интерес вызывала Киона. Ей пришлось рассказать о том, что побудило ее оседлать Фебуса и умчаться в ночь.
— Я проснулась, не в силах унять дрожь. Мне приснился сон, который я помню в мельчайших подробностях. Тала, моя любимая мамочка, говорила мне, что вокруг бродит смерть. Я сразу подумала о Шарлотте и пошла в ее комнату. Она стонала и была вся такая горячая. Я разбудила Людвига и пообещала ему привезти доктора. Мадлен хотела меня удержать, но я ее ослушалась. Я быстро оседлала коня и поскакала в Перибонку.
Девочка также поведала о том, как встретила на дороге Онезима, а еще о том, что Фебус чуть не врезался в грузовик. Все вздрогнули от ужаса.
— Со мной не могло случиться ничего плохого, — заверила она с улыбкой. — Я выполняла священную миссию!
Она произнесла это очень серьезно, ее прелестное личико медового цвета было преисполнено достоинства, янтарные глаза светились гордостью. Все, от мала до велика, смотрели на нее с инстинктивным почтением. Киона казалась им сверхъестественным существом, чем-то вроде сказочной феи, мудрой и лукавой, призванной спасать простых смертных либо, наоборот, причинять им страдания.
Мукки разрушил чары, задав вполне уместный вопрос:
— Но зачем тебе надо было прыгать на коня, если ты умеешь перемещать свой образ в пространстве и даже разговаривать с теми, кого видишь?
— Какой ты глупый! — прыснула она со смеху. — Я ведь никогда не видела доктора Дамасса, не знала, где он живет. Если бы я даже смогла там появиться, это вряд ли убедило бы незнакомого человека. И потом, это работает только с теми, кого я очень сильно люблю и с кем связана кровными узами. Я давно это поняла.
— В таком случае не очень-то практичен твой дар, — пошутил подросток.
Эрмин понимала, о чем говорит Киона. Ее сводная сестра часто являлась ей, чтобы сообщить об опасности или несчастье. Она смогла также показаться Тошану, когда тот был в Европе, участвуя в движении Сопротивления.
— Никто не будет тебя наказывать, Киона, — сказала она, — но больше так не делай. Я ужасно перепугалась, когда Фебус вернулся сюда один, без седла. К тому же, по утверждению доктора, Шарлотте не грозила серьезная опасность. Просто поднялась температура после родов.
— Хорошо то, что хорошо кончается, — подвел итог Тошан. — Кстати, нужно сходить туда и забрать седло и упряжь. Мукки, идем со мной, заодно прогуляемся.
Они вышли из дома, со смехом подталкивая друг друга. Все в очередной раз отметили их невероятное сходство. Мадлен улыбнулась:
— Яблоко от яблони недалеко падает!
Акали кивнула первой, затем послышался одобрительный хор голосов. Успокоившись после долгих часов волнений, Эрмин сообщила, что на ужин следует устроить маленький пир.
— Жареная форель и оладьи! И суп!
Приготовление ужина оправдало ожидания молодой женщины, которая могла наконец приступить к своей роли хозяйки дома. Шарлотта, еще очень ослабленная, получила целый поднос еды, из которой осилила лишь половину. В этот вечер все улеглись рано, освободившись от мучительной тревоги, терзавшей их в течение двух дней.
Положив голову на плечо мужа, Эрмин лежала с мечтательным видом. Они открыли окно, снабженное москитной сеткой: ночь была ясной и звездной. Из леса, окружающего их дом, доносились тысячи едва уловимых звуков: хруст веток, слабые крики, уханье совы. На берегах Перибонки обитало множество животных и птиц. Супруги давно привыкли к этим ненавязчивым ночным концертам.
— Зря Онезим сказал своей сестре про увечье Адели, — наконец произнес метис.
— Она все равно рано или поздно узнала бы об этом. На самом деле Шарлотта нормально отреагировала. Я думала, она впадет в отчаяние, но нет. Для нее главное, что ее дочь жива.
— И это правильно.
Тошан нежно прикоснулся к ее губам. Она ответила на его поцелуй. Они оба лежали обнаженные, больше жаждущие нежности, чем удовольствия.
— Ты устала, Мин, — прошептал он ей на ухо. — Тебе нужно отдохнуть — со вчерашнего дня ты не знаешь покоя. Завтра мы проведем время со своими детьми. Сходим все вместе на речку, искупаемся.
— О да… Я бы очень этого хотела. Я засыпаю, любимый. Разбуди меня на рассвете поцелуем…
Он взволнованно улыбнулся в темноте. Эрмин по утрам была ласковой, томной после сна, теплой и зовущей.
— Обещаю! — тихо сказал он.
В соседней комнате Мадлен молилась, стоя на коленях на лосиной шкуре, с четками в руках. Констан спал, посасывая большой палец, в маленькой деревянной кроватке.
«Спасибо, Господи, что уберег Шарлотту и ее ребенка. Спасибо, Пресвятая Богородица, что хранишь пас, бедных грешников. Мое сердце переполнено благодарностью за вашу доброту».
Индианка перекрестилась с меланхоличным видом. Она ежедневно проявляла терпение, доброжелательность, самопожертвование, но порой ее охватывали сомнения и глубокая грусть. Несмотря на свою нерушимую веру, Мадлен задавалась вопросом о правильности своего жизненного выбора. «Сколько еще я увижу женщин, рожающих прелестных малышей, зная, что мое чрево больше не будет носить ребенка? Я счастлива быть приемной матерью Акали, но никогда не забуду свою малышку, которая умерла вдали от меня, у сестер в Шикутими».
В ранней юности Мадлен была изнасилована одним из полицейских, которому поручили отвезти ее в пансион для индейских детей. Позже, еще подростком, родители выдали ее замуж за грубого и деспотичного мужчину из их народа. Опыт физической любви, агрессивной и болезненной, стал причиной ее повышенной набожности. Тем не менее ей до сих пор случалось мечтать о замужестве. «Я вполне могла бы найти мужа, — говорила она себе, натягивая длинную ночную рубашку из серого ситца, с застежкой на воротнике. — Я еще не старая, не уродливая. Но кто заставит мое сердце биться быстрее?»
