Немножко смущало, правда, название: ведь МГБ можно прочесть еще и как Министерство государственной безопасности, а такие переклички людей моего поколения настораживают. Ну, нет и нет, – успокаиваю себя, – у людей филологического слуха. Что порок, конечно, но для банкиров не страшный.
Словом, я позвонил. И – тогда, в 90-е, бизнес-фигуры еще легко встречались с обычными людьми, не то что сейчас, – президент МГБ назначил мне свидание.
Совсем молодой еще парень, лет тридцати, а фамилия, простите, стерлась из памяти. Беседуем – он, оказывается, из читателей и даже мое читал кое-что. Все, в общем, душегрейно, и начать наше сотрудничество решаем с рекламы. Скромной-скромненькой, на полполосы в текстовом блоке, так что и денег, соответственно, не то чтобы много. Но лиха беда начало, и месяца через два я предлагаю, по-горбачевски, углубить. «Можно и углубить, – говорит мой президент. – Но тогда вам надо бы свои счета перевести к нам – на обслуживание».
А я, еще раз признаюсь, в денежных вопросах человек не отчаянный. Так что редакционные средства мы в МГБ перевели, но не все. И вскорости проезжаю я в понедельник утром на работу по Олимпийскому проспекту, где их офис находился, и вижу толпу у банковского парадного подъезда. Сердце екнуло. А включивши радио, слышу, что президент МГБ в пятницу вечером допоздна задержался в своем кабинете, а в субботу пропал. Совсем пропал, и со всеми – ну, почти всеми, – как они выражаются, активами.
Так бы редакционные денежки и исчезли, но добрый приятель, специалист по французскому экзистенциализму, строивший тогда коровники в Новгородской области, посоветовал подать прошение, чтобы весь наш вклад государство приняло в качестве налогов – и прошедших уже, и будущих. Государство, мол, деньги, ставшие своими, извлекать умеет – даже и из совсем просевших банков.
Довольно долго поэтому мы – в налоговом отношении – спали спокойно, а с нехваткою как-то перемоглись. Что же касается 30-летнего президента, то его след, сужу опять-таки по радио, через некоторое время отыскался. Кажется, в Аргентине.
* * *
Увлекшись одним из «Знаменских» прожектов, мой приятель, который работал тогда в фонде с хорошей репутацией, упросил своего шефа меня принять.
Встретились, поговорили – мне кажется, очень содержательно. Во всяком случае, прощаясь, шеф долго тряс мою руку. И повторял: «Дайте недельку, мы разберемся во всем детально и вам позвоним».
Прошла неделя, другая, еще одна – не звонят. Прошу приятеля выяснить, что да как. «Все выяснил, – рапортует он мне почти тут же. – Шеф до сих пор под глубоким впечатлением от вашей встречи. Несколько раз повторил, как приятно ему было разговаривать с настоящим русским интеллигентом – такая, видишь ли, это сейчас редкость».
«Значит, отказ?» – холодея, переспрашиваю я.
«Боюсь, что да», – прозвучало в ответ.
И мы с приятелем, как вы понимаете, не ошиблись.
* * *
Бывало, впрочем, по-всякому. Имени своего чиновного собеседника, теперь-то уже отставленного от больших постов, я вам не назову. Скажу лишь, что тогда, в 90-е, от него зависело решение вопроса, для «Знамени» принципиально важного. Едва не судьбоносного.
Поэтому перед встречей я нервничал и расслабился лишь в минуту, когда, усаживаясь за приставной столик к руководящему столу, заметил на нем, на руководящем, книжки. Очень, помнится, хорошие: «Воспоминания» Надежды Яковлевны Мандельштам, томик, кажется, Хармса, еще что-то. А главное, вы будете смеяться, – развернуты эти книжки были лицом не к гостеприимному хозяину, а ко мне, к посетителю. Чтобы я всё правильно понял.
И чтобы разговор начался, как я люблю, – со словесного пинг-понга, с обмена репликами, где не смысл важен, а опознание: одной ли вы крови, ты и твой полновластный собеседник.
В новом тысячелетии такой пинг-понг, да еще вокруг книжек, уже непредставим: произошла, знаете ли, смена поколений в чиновных креслах, и своего драгоценного времени на болтовню важная персона тратить теперь не будет. Тогда же – и собеседник мой, гляжу расслабился, и разговор плавно перетек к судьбоносному. Понимаю, что совсем уж несолоно хлебавши я из кабинета не выйду, но как знать, с полной ли победой или так, как обычно случается, – в главном откажут, а какой-нибудь утешительной мелочью пожалуют.
Так что я волнуюсь. В отличие от своего визави, который, чувствую, колеблется. А затем, поднявшись из-за стола, приобнимает меня за плечи – сидите, мол, сидите! – и ясно молвит: «Должны же мы, бывшие интеллигенты, друг другу помогать».
И ведь помог. Действительно, помог.
* * *
Не знаю, как сейчас, а в ранние 90-е в большом ходу была идея смычки бизнеса и искусства. Шедшая, как ни странно, от бизнесменов, ибо, скажу вопреки распространенному мнению, в их кругу были не одни ведь бугаи в малиновых пиджаках, но и интеллектуалы. Пусть даже бывшие. Зато с высшим и часто гуманитарным образованием. Так что кто-то, как твой Кампанелла, мечтал заселить в один подъезд нефтепродавцев с виолончелистами, а кто-то придумывал, если на нынешний манер, культмассовые акции.
На одну из них, в Театр имени Маяковского, и я был приглашен. Давали, конечно, не Шекспира, но Аверченко. «Шутку мецената», кажется, в чем нельзя было не усмотреть намека. Ибо в зале собрались только и исключительно меценаты – по крайней мере, потенциальные. Мобильников тогда еще не было, так что вели себя новые русские зрители относительно тихо. Кое-где, правда, подозрительно побулькивало, но это ведь и со студенческой аудиторией бывает, n'est-ce pas?
А потом всех позвали в подвал, где столы уже были накрыты, и оркестр урезывал вальс, и актрисы пришли – самые первые, знаменитые, с одухотворенными, хотя, или это мне только показалось, чуть-чуть смущенными, лицами. Но никакого безобразия, избави боже, все-таки не было. Подносили исключительно шампанское, а играли, знаете ли, в шарады и благотворительные аукционы. Где первое место, заплатив тысячу, как тогда выражались, баксов за тысячерублевую купюру с автографом Андрея Вознесенского, занял президент акционерного общества «Константин». И он же первым сорвался с места, когда объявили танцы.
Со звездами – но не стану уж сейчас тревожить прославленные имена. Тем более что сами танцы были на бесплатной основе, а вот за фотографию, где ты держишь в объятиях народную артистку, надо было все-таки заплатить. И платили – мне показалось, не слабее, чем за автограф поэта, требовавшего убрать Ленина с денег.
«Ну и славно, – склонился я к другу, который меня туда и привел. – Пусть наши красавицы, уж если им в театре почти не платят, хотя бы здесь подзаработают. Себе на обновки». – «Какое там, – махнул он рукой. – Заранее договорено, что все деньги пойдут в общий котел. На ремонт зрительного зала, кажется».
* * *
Конечно, кто бы спорил, новые русские в малиновых пиджаках нам, людям, знаете ли, высокой культуры, высоколобым и прочая, были глубоко отвратительны. А они – недолгое, правда, время, совсем недолгое – действительно хотели дружить. И не только со знаменитыми артистками. То, слышишь, галерею откроют, то джазовый фестиваль профинансируют, то еще что.
