Кейко встала с постели.
Бросив взгляд на незваных гостей, понимая, чем все может закончиться, подошла к Денару и опустила его руку с мечом.
– Все будет хорошо, любимый, – шепнула она и улыбнулась.
Денар словно завороженный смотрел, как она набросила халат, чтобы прикрыть наготу, и вышла на улицу вместе с гвардейцами.
Но хорошо не было.
Как только Кейко увели, Денар оделся и попытался попасть к генералу. Его не пропустили. Весь остаток ночи он провел у дома, в котором остановился главнокомандующий. Денар испробовал всё: угрозы, просьбы, взывание к солдатской дружбе, но гвардейцы были непреклонны.
А на рассвете запела труба, возвещая общий сбор.
Денар стоял среди офицеров, в первых рядах, отказываясь верить в реальность происходящего. Последней надеждой было, что генерал явится на казнь, и он сможет убедить его отпустить Кейко.
Но Мореллон так и не появился.
Несмотря на мороз, на девушке оставили лишь тонкую сорочку. Однако холод, казалось, не беспокоил ее. Она стояла, высоко подняв голову. Один из гвардейцев накинул ей петлю на шею. Она не сопротивлялась. Другой гвардеец читал приговор, словно какой-нибудь преступнице.
Денар сжал рукоять клинка, готовясь ко встрече с Создателем. Он понимал, что не сможет спасти свою женщину, но просто стоять и смотреть, как вешают его любимую, – он тоже не мог. Тут Кейко нашла его взглядом. Уголки ее рта едва заметно шевельнулись, и она немного качнула головой.
А затем знахарка запела одновременно прекрасную и грустную песню:
Жила-была девица, как лето мила,
– Так грустная песня поет,
Но тяжкое бремя узнала она
– Как жалко, как жалко ее, –
Влюбилась всем сердцем в солдата она.
– Так грустная песня поет –
И тайно венчалась и честь отдала
– Как жалко, как жалко ее.
Тот воин уж скоро ушел воевать
– Так грустная песня поет, –
Жену он оставил, чтоб кровь проливать,
– Как жалко, как жалко ее.
Лишь ветер и дождь слезы льют за окном
– Так грустная песня поет, –
А вести о муже гонец не несет
– Как жалко, как жалко ее…
[1]
Денар смотрел в прекрасные зеленые глаза, слушал звонкий голос и не мог двинуться с места. Ноги будто вросли в землю, а рука, сжимающая рукоять клинка, стала каменной. Чары коснулись не только его: лица окружающих солдат, еще мгновение назад озлобленные и ожесточенные, словно преобразились. Даже палач, позабыв о своих обязанностях, застыл с открытым ртом. А Кейко пела все громче:
…Вот осень проходит, зима настает
– Так грустная песня поет, –
Приносит гонец победную весть
– Как жалко, как жалко ее.
Тот воин пал в битве, пришла за ним мгла
– Так грустная песня поет –
Вскричала девица: «Мне жизнь не мила!»
– Как жалко, как жалко ее.
Надела она подвенечный наряд
– Так грустная песня поет –
И сбросилась прямо с вершины скалы
– Как жалко, как жалко ее.
А утром тот воин вернулся с войны
– Так грустная песня поет –
Лишь ранен был он, а теперь исцелен
– Как жалко, как жалко его, –
Но пуст дом любимой, лишь ветер шумит
– Так грустная песня поет.
«Ушла за тобою», – ему говорит
Сварливая баба с клюкой.
Не думая долго, кинжал он схватил
– Так грустная песня поет –
И, не сомневаясь, себя поразил
– Как жалко, как жалко его…
Гвардеец, зачитавший приговор, скомкал желтоватый листок в кулаке и отвернулся. Денару показалось, что сейчас он прикажет отпустить Кейко, которая продолжала петь:
…Кто знает, быть может… в том мире ином,
Друг друга они все ж нашли?
И счастье свое, наконец, обрели…
– Так грустная песня поет.
Но тут песня закончилась. Гвардеец помотал головой, стряхивая наваждение. Губы Кейко что-то прошептали, а затем… палач выбил табурет. Ее ноги дернулись несколько раз и застыли. Люди начали расходиться, а Денар все стоял и смотрел на покачивающееся на дереве одинокое тело женщины, которую любил. Он не хотел смотреть, но не мог отвести взгляд.
Как же он себя ненавидел и презирал в тот момент!..
Наконец, выйдя из оцепенения, Денар решил снять тело, но двое солдат преградили ему путь.
– Генерал приказал, чтобы она висела здесь, пока не сгниет, – сказал один, оскалившись редкими зубами.
Сжав кулаки до боли в суставах, Денар ушел, чтобы вернуться под покровом ночи.
Красным блеснула сталь, отражая лунный свет, и один часовой упал, заливая снег кровью. Через мгновение к нему присоединился и второй. Денару не было их жаль. Он снял Кейко с дерева, отвез далеко в лес.
Там он соорудил костер и предал тело огню.
Он смотрел на пламя до тех пор, пока от костра не остались лишь пепел да белые кости. Затем вернулся в лагерь, отвел в стойло своего боевого коня, снял доспех и, взяв лишь меч, пешком отправился прочь.
Это было чистой воды безумием. Какая-то часть Денара надеялась, что вскоре его убьют. Разбойники, варвары, дикие звери или разыскивающие дезертира легионеры. Ему было все равно. Жизнь потеряла всякий смысл. Он все думал о последних строках предсмертной песни Кейко: возможно ли, что им тоже суждено увидеться в ином мире?
Но судьба снова решила иначе.
Больше года Денар скитался без определенной цели, без гроша в кармане, сломленный духом. Переходя из деревни в деревню, он брался за любую работу, которую только предлагали. Так он прошел через весь Северный континент и добрался до Перешейка – самого неспокойного места в известном мире…
Денар бросил последний взгляд на погребальный костер и пошел прочь. Остаток вечера и большую часть ночи он провел, распивая вместе с Уордом флягу крепкого ликера и вспоминая боевые подвиги минувших дней. Когда Денар заснул, то ему снова снились хижина на границе леса и женщина, которая спасла его. В его сне она по-прежнему была жива и они были счастливы.
Но затем хижина загорелась, а Кейко осталась внутри. Она кричала от страха и боли, когда пламя пожирало ее плоть, а Денар лишь стоял, не в силах преодолеть стену огня. Тело его снова покрыли растения, которые сковали движения и вросли в землю. «Кейко!» – выкрикнул он ее имя последний раз, перед тем как растения заползли в рот и глаза и он больше не мог ни видеть, ни говорить.
Проснулся Денар от того, что кто-то усиленно тряс его за плечи. Такой способ пробуждения стал прямо какой-то недоброй традицией. Естественно, это снова оказался Уорд.
