Вражеский лагерь коварно притворялся, что его там вовсе нет, и если бы не маленькие дрожащие костры, обман бы мог удаться. Лукоморск тоже не подавал признаков кипучей жизни и, укрывшись тьмой как одеялом, отдыхал, изредка сонно ворочаясь: видать, снились кошмары.
Одним словом, смотреть особенно было не на что.
– Пока мы в Воробьевке, через Пески можно перебросить всю костяную армию, – ворчливо заметил себе под нос Пашка после пятого или шестого прохода.
Но Марфа услышала.
– И чего предлагаешь, вольный стрелок?
– Может, быстрее летать будем? – предложил охотник.
– Давай быстрее, – неожиданно быстро согласилась Покрышкина. – Честно говоря, я и сама то же самое уже думала.
– А ты уверена, что пока мимо еще никто не проскакивал? – забеспокоился Дно, заполучив союзника в своих опасениях.
– Так как тут уверенным будешь? – тихо прошипела Марфа. – Ты тут, а они там в километре с гаком у тебя за спиной…
– Или у тебя за спиной…
– Или у меня… Ну, ладно, Зоркий Глаз! Хватит языком работать – давай глазами! И держись покрепче – а то сдует, и ойкнуть не успеешь!
– Успею, – солидно успокоил ее Дно, и метла рванула вперед, словно за ней гналась целая лавка недружественно настроенных летающих ковров.
Было ли это выражением неизвестного всемирного закона или частным случаем уже давно открытого, но с увеличением скорости количество вражеских ковров в воздухе отнюдь не прибавилось. Словно выпущенное из парового самострела ядро пронесся экипаж Марфы Покрышкиной взад-вперед несколько десятков раз, но вокруг по-прежнему было пусто и холодно.
Вдалеке, в городе, пробили куранты на часовой башне.
– Два часа, – сообщил низко висящим тучам сей темпоральный факт Пашка, снял шубенки и подул горячим дыханием на подмерзшие руки.
– Сбитню выпей, голубь, – посоветовала, не оборачиваясь, Марфа. – Пока горячий. Если горячий еще.
– Сейчас погляжу, – согласился стрелок, засунул рукавицы подмышку и потянулся за флягой, подвешенной на правом боку пилота.
И увидел, как под ними, метрах в пятнадцати, проскользнула большая прямоугольная тень. Потом другая, третья…
Острый локоть заехал Марфе в бок так, что она чуть не подпрыгнула.
– Ты чего, с ума со…
– Сама сказала – не орать, – срывающимся шепотом огрызнулся Пашка. – Вон, видишь: внизу последний утекает!..
Ведьма фыркнула ругательство себе под нос и тут же развернула метлу на новый курс.
– А всего их сколько? – на грани слышимости пробормотала она через плечо.
– Три, – едва не сворачивая себе шею, чтобы поглядеть вперед, шепнул Пашка. – Сколько людей – не рассмотрел. Но ковры гораздо больше были, чем тот, который нам дядька Гвоздев днем показывал. Наверное, это не к добру.
И голос его дрогнул от радости. Потому что, когда охотник с девятилетним стажем говорил «не к добру», он имел в виду отнюдь не их с Покрышкиной.
Чтобы не выдать свое присутствие, коммуникацию экипаж, не сговариваясь, прекратил, и теперь в полном молчании несся в десятке метров над последним ковром, стараясь угадать, какова же цель такой представительной экспедиции. Гадать им долго не пришлось, так как скоро ковры пошли на снижение и зависли над нешироким проулком вровень с крышами массивных домов без окон.
Склады.
Снизу донесся короткий сдавленный хрип, и все три десантных воздушных судна, не мешкая, опустились в грязь. Народу (чтобы не упоминать всуе термин «людей») на коврах оказалось на удивление немного – по двое на каждом.
Если бы не опасение Пашки, что это могут оказаться умруны, жить бы погубителям ночного сторожа оставалось несколько секунд, но, памятуя предупреждение полковника, экипаж от действий воздерживался, с высоты наблюдая, что будет делать враг.
Враг не заставил себя долго ждать, и для начала голыми руками без особых усилий сломал самый огромный амбарный замок, какой только пятихатковцам приходилось видеть.
Выворотив дужку из гнезда, широкоплечий солдат, одетый в одну кожаную рубаху и черный, с черепом и костями, нагрудник, аккуратно положил замок у стены и стал открывать ворота. На помощь ему, посланный одетым потеплее, но так же во все черное, человеком, поспешил второй солдат (умрун, поправил себя Пашка) и стал отворять другую створку.
– Они сейчас воровать чего-нибудь будут, – едва шевеля губами, сообщила охотнику Марфа, и тот согласно кивнул головой.
– Слезай, карауль их – а я за нашими стрелой! – так же еле слышно приказала она и опустила метлу на крышу склада на другой стороне узкой – двум телегам не разъехаться – улочки. – Как услышишь, что мы летим… бежим, то есть – подай знак!
Пашка нетерпеливо кивнул и махнул рукой – улетай, мол, не разглагольствуй. Ведьма, не проронив больше ни звука, исчезла в темноте, как будто ее и не было. Четырнадцатилетний охотник остался один.
Теперь ничто не мешало ему заняться любимым делом.
Для начала не мешало бы оглядеться, решил он и, распластавшись по холодной железной крыше, подполз к самому краю.
Склад, содержимое которого сейчас выгребали и таскали на ковры костеевцы, находился на самом углу квартала. У входа остался легко одетый солдат (значит, умрун, определил охотник), а остальные пятеро скрылись в черной утробе амбара, заодно утащив туда и сторожа. Три ковра
[122]
лежали друг за другом на земле, первый – как раз напротив зиявшего мраком входа, остальные – дальше от угла и ближе к нему.
Пока Пашка размышлял, поможет ли, если он попадет умрунам в глаз, как белке, из ворот амбара вышла пара солдат. На плечах у них возлежали белые пятидесятикилограммовые мешки из толстой рогожи. Когда умруны сложили их на брезент первого биплана и повернулись, на черных спинах остались призрачные расплывчатые белые пятна.
Мука!.. осенило Пашку. Они воруют у нас муку! И другие продукты, наверное, тоже! А по два ковра соединили, чтобы побольше навалить и увезти! Во, жучилы! Наши бабы в очередях сутками давятся, а они наш харч таскать придумали!.. Ну, нет. Пока Пашка Дно жив, им не то что мешка муки от нас не видать – плесневелой корки!
Идея родилась в голове хитрого охотника в одно мгновение, но пока на часах стоял умрун, а не офицер, шансов у него было мало.
[123]
