– Так значит… – потрясенным шепотом выдавил калиф, – если нет загробной жизни, и нет Сулеймана, и нет розового сада гурий, и пиров тоже нет, и бесед о вечном и мудром… и наказания за грехи человеческие нет тоже… а есть только пыль и тьма… то… при жизни… можно всё?..
– Определенные приличия соблюдать все же рекомендуется, – снисходительно усмехнулся баритон. – Ну так как ты насчет слоновьей дозы бесплатных удовольствий и перекладывания на мои плечи бесконечных забот о неблагодарных подданных?
– Если царства Вишапа нет… – тихо, но решительно заговорил Ахмет после минутного молчания, – то его надо создать. И такие как ты и твои прихлебатели должны пойти туда первыми и послужить растопкой для первой печи. Ибо слова твои – ложь, ложь от первой до последней буквы. И не для того премудрый Сулейман дарует нам души и жизни наши, чтобы потратили мы их на прозябание в болоте наслаждений. Сплошные удовольствия для настоящего правителя невозможны, как невозможно орлу провести жизнь исключительно в полете. Жизнь состоит из радостей и трудностей, как сутки – из дня и ночи, как персик – из мякоти и косточки, как Сулеймания – из жгучих песков и ласковых рек. Исполнение всех желаний всех людей невозможно тоже. И если ты обманываешь меня в этом, то как я могу верить тебе во всем остальном?
– Не хочешь – не верь, но твои друзья…
– Мне жаль, если умы их были отравлены сладким ядом твоих речей! Но если между Белым Светом и тобой осталась только одна преграда – я, то считай, что ты оказался за стеной невиданной высоты и прочности, ибо я скорее умру, чем пропущу тебя, а моей душой ты подавишься, как шелудивый шакал – острой костью!..
«Спокойствие и надмирность, надмирность и спокойствие…»
– …слабаки довели Белый Свет до пропасти. Они заставили гордый и сильный народ, твой народ, стыдиться своей сущности, чувствовать себя виноватыми за то, чем гордились веками их предки – что они сильнее, умнее, мудрее… да что там – просто лучше всяких южных размазней с мускулами из тряпок и мозгами из протухшей рыбы! – баритон уже не просто гремел гневной сталью, он грохотал, как боевой топор – о шлем врага. – Да последний крестьянин, лесоруб или трактирщик Отрягии имеет больше чести и достоинства, чем правители некоторых держав! Слабые телом и духом иноземцы – вот кто истинная чума Белого Света! Они опутали сильных никчемными жалкими правилами, как пауки – шершней, сковывая их, связывая по рукам и ногам, ограничивая их вольный полет, их парение, их…
– Отряги не умеют летать, – осторожно, в полной уверенности, что чего-то не понимает, но не успевая за бегом мысли напористого собеседника, и не успевая даже понять, чего конкретно он не понимает, проговорил северянин.
– Что?.. – сбитый с толку Гаурдак осекся.
– Потому что у них крыльев нет, – любезно пояснил Олаф и продолжил задумчиво: – Говорят, у крестных фей крылья есть. Только я не знаю, для красоты они у них или для полетов. А может, ни для того, ни для другого. Может, они как молот для Рагнарока.
Гаурдак ошеломленно выдавил:
– Они… бьют ими всех по голове?..
– Феи-то? – озадачился теперь и Олаф. – Не знаю. Может, и бьют. Крестников. Кто не слушается. Или ведет себя как попало. Я бы на их месте бил. С молодости ума не вобьешь – потом поздно будет.
– Так значит, ты сам не знаешь? – прервал педагогические размышления отряга Гаурдак.
– Откуда? Я тебе что – на девицу похож? – неприязненно набычился конунг.
Баритон поспешил отступить:
– Нет, что ты! Но ты же сам сказал, что крылья у фей – всё равно, что молот для Рагнарока?
– А… это… – Олаф смущенно хохотнул. – Я имел в виду, что это… это… слива… Сильва… слив… синий…
Гаурдак не менее нервно повторял за ним вполголоса, пытаясь разгадать шараду:
– Сильва… слива… синяя…
– Власти! – закончив перебирать ассоциативный ряд, сурово выдохнул конунг.
– Синяя слива влас… – недоуменно начал полубог и вдруг его осенило: – Символ власти!
– Точно! А ты откуда знаешь? – подозрительно нахмурился рыжий воин. – Мысли мои в мозгу читаешь, что ли?
– Случайно догадался, – догадываясь также, какую реакцию вызовет рвущееся на язык «в твоем мозгу слова длиннее трех букв не помещаются», скромно ответил полубог. – И… о чем мы до этого говорили?
– О феях? – неуверенно предположил Олаф.
– О… каких феях? – так же неуверенно уточнил баритон.
– Или… о шершнях?
– Д-да?
– А, об уме! – всплыло еще одно слово из моря дифирамбов, напетых Гаурдаком.
– Да, об уме! – с обрадованным вздохом подхватил полубог. – Ибо всем известно, что отряги – самый умный, самый сообразительный, самый рассудительный, самый находчивый народ на Белом Свете, и то, что его теперь учат уму-разуму какие-то…
– А что касается ума, кстати, то в одной царевне Серафиме Лесогорской его больше, чем во всем нашем Тинге, – не слишком вежливо прервал словоизлияния полубога Олаф.
– Лесогорской? Всё понятно. Это значит, что у нее были отряжские предки, – отмахнулся тот. – И вообще – всё Лесогорье – историческая территория Орягии!
– И Иван Лукоморский тоже не дурак, – проигнорировав до поры до времени географическое открытие Гаурдака, продолжил конунг. – Он даже читать умеет.
– Складывать буквы в слова может даже дрессированная обезьяна! – презрительно фыркнул баритон.
– Я не могу, – сухо сообщил отряг, и на Гаурдака пахнуло холодом всех отряжских ледников вместе взятых.
– А-а-а… э-э-э… Я хотел сказать… что умение читать не есть признак ума. Скорее, наоборот, – торопливо принялся выкручиваться полубог. – Чтение – костыли для разума. Что не испорченный образованием ум может выдумать сам, то слабые, нетренированные мозги берут из книжек, как беззубый старик – протертый суп из рук сиделки. Настоящие воины едят мясо!
– Мяса сейчас хорошо бы, – как-то странно усмехнувшись, согласился Олаф и снова замолчал.
Гаурдак почувствовал себя тщедушным очкариком, идущим с книжками подмышкой сразиться с вооруженным до зубов воином.
«Надмирность и спокойствие…»
– Кажется, мы немного отклонились от темы нашей приятной беседы, – усердно излучая заботу и дружелюбие в мегаваттном диапазоне, проговорил полубог.
– Да? – равнодушно проронил конунг, словно ему сообщили о том, что в этом году крокусы будут неплохо цвести.
– Да. Я спросил тебя, не задавался ли ты когда-нибудь вопросом, отчего такой уникаль… – Гаурдак вовремя представил, по какой заросшей дикой семантикой тропинке может сейчас уйти их приятная беседа, спохватился и исправился: – отчего такой удивительный народ, как отряги, до сих пор вынуждены прозябать в бесславии, когда каждый из вас словно богами создан для того, чтобы править своими неполноценными соседями?
