– А давно это началось?
Селим задумался, переглянулся со специалистом по изысканным удовольствиям, и пожал плечами.
– С месяц назад?
– Что-то во всем этом мне не нравится… – пасмурно подперла щеку ладонью Сенька.
– И мне тут что-то не нравится… совсем-совсем не нравится… – шершавым неразличимым шепотом, теряющимся в голосах людей как муравей на поляне, вторил ей с полки Масдай.
– Не нравится, что вместо того, чтобы продолжать путь с Ахметом, мы оказались здесь и без него? – кисло вопросил в потолок Агафон.
– И это тоже… – вздохнула Серафима. – И это – тоже.
– А давайте-ка лучше все ляжем спать – утро вечера мудренее, – зевнул во весь рот его контуженное премудрие.
– А утром что? – мрачно полюбопытствовал Кириан.
– А утром я пойду во дворец, заберу свой посох из развалин, и выбью всю дурь из этого мерзавца, – отвернулся к стене маг, давая понять всем заинтересованным и не слишком лицам, что и разговор, и обсуждение планов на будущее закончены.
– Посохом? – упрямо проявил недогадливость и любопытство менестрель.
– Если понадобится – голыми руками, – зловеще буркнул волшебник и натянул покрывало себе на голову.
Через десять минут все остальные тоже последовали примеру чародея: девушки в единственной остававшейся незанятой большой комнате постоялого двора, мужчины – в общем зале, среди погонщиков верблюдов и экономных купцов. Как бы ни встряхнули ночные приключения и откровения нервную систему, а усталость и отпустившее напряжение свое брали настойчиво и энергично.
Не спалось только Абуджалилю. Прокрутившись с полчаса на верблюжьей кошме, придворный чудесник потихоньку пробрался к постели старого стражника.
– Селим-ага? А, Селим-ага?
– М-м-м?..
– Вы уже спите?
– Уже спал…
– А-а… извините… тогда… – стушевался юноша и осторожно повернул в обратный путь.
– А что ты хотел, Абу? – приоткрыл один глаз Охотник.
– Я… э-э-э… кхм… Селим-ага… Только вы не смейтесь… я… тут стих… сочинил… один…
– Стих? – стряхнул с себя остатки сна сулейманин. – Ты?
– Да!
– О чем?
– Э-э-э… Про… Для… Только вы не смейтесь!
– И не собирался.
– Э-э-э… для одной… девушки. Про нее… если совсем быть точным…
– Девушки? – расплылся в мечтательной улыбке Охотник. – Я ее знаю?
Абуджалиль покраснел, закашлялся нервно пересохшим горлом, и, не в силах отыскать предательски пропавший куда-то голос, молча кивнул.
– Поня-а-атно… – с видом лекаря, поставившего самый головоломный диагноз столетия, усмехнулся Селим. – Стих, значит. Для девушки… А от меня ты чего хочешь?
– Я… если вам не трудно… будет… Не могли бы вы… ну… послушать… и сказать… подсказать… помочь… исправить… если совсем плохо… Пожалуйста?
– Да, конечно, – благодушно улыбнулся в усы Охотник, приподнялся на локте, прислонился к стенке и выжидательно воззрился на чародея. – Читай.
Утро в караван-сарае Маджида, впрочем, началось совсем с другого.
Действие лекарства аль-Кохоля с восходом солнца кончилось, и едва разлепивший недоуменные, с туманной поволокой очи Иванушка узрел вокруг себя Сеньку, Эссельте, Олафа, Агафона, неизвестную черноглазую девушку и еще одного незнакомого юношу сулейманской национальности, тут же представленного ему как придворного мага Ахмета в изгнании.
Придворный маг, рассеянно поздоровавшись
[23]
со всеми, беспрестанно переминался с ноги на ногу и бросал странные косые взгляды на свою юную соотечественницу, словно хотел ей что-то сказать, но то ли не мог решиться, то ли не определился с репертуаром, то ли чего-то ждал.
– Что-то ты на Яфью поглядываешь, как кот на сметану, – ехидно бросил специалисту по утонченным удовольствиям Агафон, не выдержав игры эмоций на алой физиономии коллеги. – Стихи про нее, что ли, сочиняешь?
– А ты, обняв его за выю,
И глазки к небу закатя,
Уже трепещешь вся, впервые
Лишиться чести захотя…
[24]
Яфья прыснула в край платка. Главный специалист по волшебным наукам приосанился.
– Не твоего ума дело! – яростно скрипнул зубами Абуджалиль.
– Это тебе так кажется, парень, – хитро подмигнул его игривое премудрие. – Хотя прочитать, что у тебя на лбу написано, никакого ума не надо.
– Отстань от человека, Агафон, – по-дружески одернул его отряг. – Гляди лучше, сейчас Ивану Сима повязки поснимает, посмотрим, как у него котелок за ночь зажил. Знахарь вчерашний клялся и божился, что его примочки и мази чудеса творят. Но если соврал, касторная душа, я ему самому…
Впрочем, личная неприкосновенность аль Кохоля осталась ненарушенной, потому что его примочки и мази действительно сотворили чудо: ссадины покрылись корочкой, синяки позеленели, контузия рассосалась.
По окончании последовавших по такому случаю объятий, поцелуев и брифинга в комнату вошел еще один новый старый знакомый – Селим Охотник – и жизнерадостно сообщил, что стол в общем зале для всей честной компании уже накрыт.
Кряхтя и морщась от кружения перед глазами и боли в отлежанных за ночь и отбитых за вечер конечностях и боках, Иван приподнялся на постели, сел…
И встретился глазами с озабоченным взглядом Абуджалиля.
– Иван-ага, извините, если в ваших северных краях так не принято, но почему вам никто никогда не говорил, что такая… – вчерашний отличник замялся в поисках подходящего слова, – э-э-э… прическа… не совсем подходит к типу вашего многоуважаемого мужественного лица?
Иванушка смутился, рука его непроизвольно поползла к неоднократно опаленным волосам,
[25]
но разочарованно остановилась на полдороге.
Вряд ли там можно было отыскать что-нибудь новое.
– А по-моему, отсутствие волос придает Айвену вид загадочный и суровый, – поспешила утешить боевого товарища принцесса.
– А по-моему, немного волосяного покрытия ему бы не повредило, – сообщил со своей полки ковер. – Потому что сейчас он выглядит побитым молью,
[26]
и каждый раз, когда я на него смотрю, меня передергивает от ужаса до последней кисти.
– Спасибо, Масдай, – грустно вздохнул лукоморец. – Ну если больше никаких пожеланий и замечаний про мою голову ни у кого больше нет…
