В ответ маг рыкнул под нос что-то неразборчивое в адрес слишком много, но не то знающих местных,
[30]
дернул плечом и сердито уткнулся носом в Масдая.
– Агафон, подержи, пожалуйста, мой инструмент, я себе на физию чего-нибудь всё-таки намотаю… – обеспокоенно сплюнул за борт песчано-пылевым раствором и жалобно попросил друга Кириан.
Не поднимая головы и не глядя на менестреля, волшебник безмолвно протянул руку и принял ценный груз.
– Спасибо!
Его премудрие только молча кивнул.
Абуджалиль с удовольствием заметил отступление и потерю боевого духа противником, выкатил грудь колесом, гордо вскинул голову, победно улыбнулся скромно потупившей взгляд наложнице, и уже хотел было как-нибудь остроумно прокомментировать свершившееся, с последующим прочтением посвященного Яфье стиха, как вдруг почти одновременно произошло несколько событий.
Масдай радостно вскрикнул «Училище на горизонте!»
Те, кто расслышал, привстали, прикладывая руки к глазам, чтобы разглядеть получше долгожданную цель.
И новый порыв бури, обиженной несерьезностью человеческого восприятия и оскорбленной унизительным эпитетом «ложная», вне шантоньских учебников страноведения, написанных в Вамаяси, отродясь к ней не применявшимся, ударил ковер в жесткое подбрюшье. Масдая подбросило и понесло, как оторванную штормом лодку по бушующим волнам. Люди, не успев ахнуть, посыпались с него как горох в хороводящий вихрями песок внизу…
Продолжать полет на нем остались только трое, то ли не расслышавших провокационный возглас ковра, то ли самых нелюбопытных, и поэтому послушно вцепившихся в его края и уткнувшихся носами в его пахнущую шерстью и пустыней спину. Трое, которые так ничего не услышали и не поняли, пока очередной удар ветра не швырнул их всех на что-то чрезвычайно жесткое, подозрительно вертикальное и загадочно-ровное, и они не обрушились вниз, в одну большую человеческую груду, тут же прикрытую сверху оставшимся без пассажиров Масдаем.
– П-поздравляю… вот мы… и на месте… – только и смог пробормотать измученный ковер.
Не менее страдальческий стон в три сдавленных голоса у подножия высокой башни был ему ответом.
– А кто это к нам пожаловал… Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка?..
К хору мучеников сулейманской пустыни неожиданно присоединился еще один голос, Масдай был взят за край и откинут, и перед помутившимися от немягкой посадки и туч вьющегося в воздухе песка взорами троицы предстало с десяток незнакомцев, закутанных во всё черное.
И лица их было трудно назвать гостеприимными и добродушными даже после очень продолжительной тренировки. Но если даже неизвестный слабоумный оптимист и преуспел бы в таком нелепом начинании, разнообразный арсенал, направленный группой приветствия на свалившихся им на голову гостей, автоматически сводил к нулю все усилия. Ибо и оружие, и позы, и физиономии окруживших их людей говорили, что лозунгом сего жилища является незатейливая мудрость «Хороший гость – мертвый гость».
– Э-э-то… кто?.. – усиленно моргая, слабо попыталась приподняться Серафима, слегка контуженная ударом о гранитные плиты двора.
– Эт-то… они?.. – неуверенно прокряхтел Агафон, лихорадочно пытаясь нащупать среди кучи-малы порученную ему новую лютню, оставив на потом протирание глаз и выплевывание песка.
Клинки ножей, занесенные для приветственного
[31]
удара, тускло сверкнули в затянутом бурей полуденном солнце…
– Это они!!! – запорошенные пылью очи Селима расширились до предела. Рука метнулась к поясу, вырывая из ножен трофейный кинжал.
Стражник перекатился на колени, готовый купить лишнее мгновение жизни своих друзей ценой жизни собственной… И с изумлением увидел, как лица встречающей делегации расплылись в улыбках, а смертоносная сталь – красно-черная, как и у него – безвредно и тихо вернулась на свое место.
– Так это ты, Абдурахман Серебряный Кулак? – выступил чуть вперед человек с густой короткой черной бородой, покрывающей его лицо вплоть до глаз, словно маска из гуталина.
– Э-э-э… я… – сглотнув сухим горлом остатки песка во рту, нервно кивнул Селим, хотя испуганная душа его из пяток вопила дурным голосом: нет, это не я, прирежьте меня так, чтобы я не мучился!..
– А мы уж думали, что ты не прибудешь, – покачал головой его товарищ справа.
– Я… тоже так думал… – вполне искренне отозвался Охотник.
Первый достал из-под складок плаща какую-то бумажку с привязанным карандашом, и деловито что-то то ли подчеркнул, то ли вычеркнул.
– Ты не признал своих, что ли – за оружие хватаешься? – тонко усмехнулся между тем третий.
– Вы-то своих больно признали, – недовольно пробурчала Сенька, больше всего которую подмывало спросить: «А ваши свои – это кто?»
– Мы думали… что к волшебникам… попали… – тоже ничуть не лукавя, хмуро сообщил Агафон.
– Д-да… – покачал головой первый. – В такую погодку в Лукоморье занесет – и не поймешь, пока зад ко льдине не примерзнет…
– А это кто с тобой, Абдурахман? – спохватился четвертый.
– А-а-а… это… жена моя… Салима… И наемный музыкант. Заграничный. Звать Кириан Златоуст.
– Так ты свои вирши будешь под музыку читать?! – вытаращила глаза команда, доселе невозмутимая, как сто улиток.
– Свои вирши?.. – шире их глаз открылся рот Селима, невзирая на непрекращающуюся опасность словить за секунду не меньше стакана песка.
– Ну да!
– Или ты правила состязания поэтов забыл?
– Представленные на суд жюри стихи должны принадлежать только твоему перу!
– С плагиаторами у нас разговор короткий, – сообщил первый. Все трое гостей, моментально и без дополнительных убеждений, слову его поверили.
– Д-да нет… свои… Конечно свои! – возмущенно надул щеки стражник. – Чужих стихов на дух не надо, но и своих не отдадим!.. Когда начало? Я готов!
Второй сощурился на небо, туда, где, по его мнению, должно было сейчас находиться солнце, встретил глазами лишь песочную круговерть, пожал плечами и задумчиво проговорил:
– Полагаю, часа через два. Ты успел как раз вовремя. У вас есть время, чтобы совершить омовение, перекусить, настроить ваш… э-э-э?..
– Лютню, – поспешно подсказал его премудрие.
– Да, ее… И старейшина Муталиб, – голос говорящего почтительно понизился, словно на Белом Свете уже лет сто как не оставалось человека, не ведающего, кто есть такой сам старейшина Муталиб, – даст сигнал начинать.
– Как? Сам старейшина Муталиб? Не могу поверить! – не удержавшись от ехидства, сделала большие глаза Сенька, и тут же прикусила язык.
