Но что было бы, если бы московские «государи всея Руси» (впервые так назвал себя именно Иван III Великий) жёстко и последовательно не подавляли сепаратизм Новгорода и не подчинили себе также Тверское княжество?
О последних тверских князьях можно сказать словами Фёдора Тютчева о царе Николае I: «Не Богу ты служил, и не России, служил лишь суете своей…» Однако в не меньшей мере это же можно сказать и о новгородских боярах и новгородской торговой знати. Вот как об этом пишет советский историк – тоже вполне профессионально компетентный – Ю.Г. Алексеев:
«Новгородская земля в отличие от всех других ни разу не подвергалась ордынскому нашествию. Татарские “царевичи” не грабили новгородские погосты… Новгород входил в состав федерации русских земель и признавал формально власть великого князя (московского. – С.К.), главы этой федерации. Но в своих отношениях с великим князем он усвоил гордый и независимый тон и фактически проводил собственную политику, нимало не считаясь с интересами Русской земли в целом. Новгородские бояре вели переговоры и заключали самостоятельные соглашения с великим князем Литовским и магистром Ливонского ордена, вступая с ними в сделки за счёт своего “брата молодшего” – Господина Пскова (тяготевшего к Москве. – С.К.). Не вмешиваясь открыто в княжеские усобицы, новгородские власти использовали их для укрепления своего положения. Они давали приют князьям-антагонистам и тем способствовали продолжению феодальной войны».
Уже из этого должно быть ясно, что брать на себя задачу собирания и воссоединения русских земель в единое мощное государство, Новгород не стал бы. Напротив, в своекорыстных интересах новгородской знати было раздробление Руси и её слабость, исключавшая угрозу для Новгорода.
Так что же было бы, если бы Москва в серии военных экспедиций не подчинила Новгород общерусским интересам, а также не подчинила им Тверское княжество?
Ответ отыскивается легко – мощное Русское государство не стало бы исторической реальностью, а прежде всего Новгород, но, весьма вероятно, и Тверь, оказались бы проводниками иностранных интересов, чуждых национальным, государственным, экономическим и культурным интересам русского народа.
Выбирая путь Москвы, русские люди выбирали путь централизации и самодержавия русского государя. Но в то время самодержавие не было равнозначно тиранической власти одного лица, но было равнозначно политической самостоятельности страны. Самодержавие московского царя было тогда тождественно свободе и независимости России.
Следуя же примеру Новгорода, русские люди выбрали бы путь местечковой якобы «свободы», а на деле – лизания европейских задов. Тем более, что Новгородская боярская «республика» не была русским аналогом Венецианской и Генуэзской торговых республик. Итальянские города-республики были европейскими центрами передовых технологий, в то время как Новгород довольствовался прибылью чисто сырьевого характера – на манер нынешних российских «властителей». Имея вековые и не нарушенные монголами развитые связи с Европой, Новгород не стал проводником европейской культуры – стены и башни Московского Кремля при Иване III возводились под руководством не новгородских, а итальянских мастеров.
Взяв за образец образ мыслей и действий, воцарившийся в русском городе-республике – «господине Великом Новгороде», Русь обрекала бы себя на жалкую судьбу.
И это стало ясно не через века – постфактум… Суть «новгородской» проблемы русские люди понимали верно уже тогда, в реальном масштабе времени.
В 1471 году произошла битва московского войска Ивана III и новгородцев на реке Шелони, когда Новгород, пытавшийся уйти под руку Польши и Литвы, был разгромлен и присоединён к Москве. Но поход на Новгород был решён не просто в великокняжеском покое, план похода разрабатывали на совещании служилого дворянства в Москве, а в походе участвовали войска не только Москвы, но и многих других русских княжеств.
Дело-то было общенациональным…
Ход самой битвы был таков, что московские пищальники, лучники и арбалетчики старались стрелять не по тяжело вооружённым конникам-латникам, а по ногам их коней, чтобы не лить понапрасну русской крови. Новгородская же пехота, состоявшая из ремесленников, особого рвения в бою не проявила.
Затем последовал ряд боярских заговоров, и кончилось тем, что начался массовый «вывод» боярских и купеческих семей из Новгорода и расселение их в Переяславле, Владимире, Юрьеве, Муроме, Ростове, Костроме, Нижнем Новгороде… Часть новгородских «верхов» была казнена или оказалась в заточении.
Антинациональная суть этих «верхов» хорошо выявляется в личности и судьбе Марфы Борецкой, оставшейся в истории под именем Марфы Посадницы.
По оценке летописца – «злохитрева жена», из рода бояр Лошинских, она была вдовой новгородского посадника Борецкого, тоже из древнего новгородского боярского рода с давних пор враждебного Москве. Овдовев, Марфа стала владелицей огромного состояния и вместе со своим сыном Дмитрием Исааковичем возглавила тех новгородских бояр, которые начали переговоры с великим князем литовским и польским королём Казимиром IV Ягеллончиком о переходе Новгорода в подданство Литвы. В полном соответствии с логикой старухи из пушкинской сказки о золотой рыбке Марфа возжелала стать женой литовского князя Михаила Олельковича, «да с ним хотячи владеть от короля всею Новгородскою землею»…
Дмитрий Борецкий и командовал новгородским войском в Шелонской битве, после которой попал в плен и был казнён. Марфу же в 1478 году – после присоединения Новгорода к Москве, по приказу Ивана III арестовали и выслали в Москву вместе со снятым вечевым колоколом. Всё её имущество было конфисковано в казну, а сама она насильно пострижена в монахини.
В 1830 году молодой московский профессор-историк Михаил Погодин закончил трагедию «Марфа Посадница», на которую Пушкин откликнулся рецензией. Рецензия была проникнута пониманием исторической правоты Ивана III, утверждающего Россию «на её огромном основании». Пушкин писал: «Иоанн наполняет трагедию. Мысль его приводит в движение всю махину, все страсти… Мы слышим точно Иоанна, мы узнаём мощный государственный его смысл… Марфа предрекает ему семейственные несчастия и погибель его рода. Он отвечает: “Что господу угодно – да свершится!/Спокоен я, исполнив подвиг свой”…».
«Таково изображение Иоанна, – резюмировал Пушкин, – изображение, согласное с историей…»
Либеральные историки, начиная с Николая Костомарова, сообщают о жестоком массовом терроре Ивана III против жителей Новгорода, ссылаясь, в том числе, на тогдашние иностранные источники. Так, Костомаров повествует о переселении «семи тысяч семейств в Московщину, зимой, по морозу…», однако подобные сведения более напоминают памфлет, чем исторические данные. При подобных массовых репрессиях Новгород просто захирел бы, но он не был даже лишён Иваном III права самостоятельно сноситься с Ганзой. Ганзейская торговля в Новгороде была прекращена лишь в течение 1493–1494 годов, и не потому, что Новгород запустел, а после закрытия Немецкого двора в силу складывающихся внешних обстоятельств.
«Выводимым» же новгородским боярам порой просто предоставлялись новые поместья в южных и поволжских краях.
