– Да, госпожа. Дон Юлий выказывает мне нежеланное внимание.
– Нежеланное… Понимаю.
Маркета поерзала на неудобном и слишком узком для нее табурете.
– Я должна была всего лишь держать чашу для сбора крови, – добавила она.
– И ты, как я поняла, заговорила с ним. Хотя тебя и предупреждали не произносить ни слова.
– Да, но только лишь для того, чтобы содействовать лечению. Он отказывался ставить пиявок, а это единственный способ уравновесить его гуморы.
Монахиня слегка отклонилась назад, к прямой и жесткой спинке стула. Маркета уже заметила ее неровное дыхание и частое откашливание.
– Единственный способ, говоришь… Да, твой отец упоминал, что ты проявляешь большой интерес к медицине, – сказала настоятельница.
– Да, госпожа.
– И ты вполне уверена, что это средство – кровопускание – есть путь к исцелению королевского сына?
– Да, уверена. Он определенно неуравновешен – в нем избыток желтой желчи.
– И эта желтая желчь… в чем она проявляет себя?
– В гневе. Жестокости. Насилии. Нездоровых мыслях.
– И в распутстве, так? Твоего Габсбурга вряд ли можно назвать образцом добродетели.
Маркета почувствовала, как напряглась у нее спина.
– Он мне не ухажер. Он – папин пациент. И он безумен. Вы ведь слышали, наверное, вопли и крики, что доносятся из замка?
Обдумывая ответ племянницы, Людмила обвела взглядом комнату.
– Скажи мне, чем еще одарил тебя Господь?
Девушка недоуменно уставилась на собеседницу в тусклом свете.
– Не понимаю…
– Случалось ли тебе слышать зов иных? Другого мира? Видеть сны, преследовавшие тебя потом на протяжении дня? Не чудились ли тебе голоса?
– Боюсь, у меня нет вашего духовного призвания.
Тетя вскинула брови и поджала губы.
– Не говори так, Маркета. Ты чувствуешь неуравновешенность гуморов. Возможно, ты умеешь воспринимать и то другое, что недоступно обычным людям.
Дочь цирюльника прислушалась к проникающему через стены слабенькому голоску поющей девочки. Ей вспомнился мамин зяблик, щебетавший за деревянными прутьями клетки.
Она покачала головой.
– Я не такая одаренная. Я всего лишь помогаю отцу.
Людмила подалась вперед, протянула руку, взяла племянницу за подбородок и посмотрела ей в глаза. Маркете ничего не оставалось, как тоже смотреть в глаза тете.
– Ты очень упрямая. – Монахиня уронила руку на колени. – Твой отец говорил, что ты видела Белую Даму.
– Он сказал вам про это?
– Мы с братом очень близки. Ты, может быть, удивишься, если я скажу, что тоже видела ее?
– Когда? Где?
– Белая Дама явилась мне, когда я была в том же возрасте, что ты сейчас. И в том же месте – над рекой, в окне дворцового коридора. Она звала меня.
Изумленная Маркета, услышав это, задала тот же вопрос, что и ее мать:
– Какого цвета у нее были перчатки?
– Перчатки? Нет, в тот раз она была без перчаток. Как девица. Но я упомянула об этом только для того, чтобы открыть тебе глаза на другие твои способности. Женщина, которую ты видела, – это призрак Перхты Рожмберк, Белой Пани. Она была доброй женщиной, раздавала хлеб и кашу беднякам Чески-Крумлова. Отец выдал ее за богатого помещика, Йохана фон Лихтенштейна. Муж обращался с ней немилосердно и, узнав, что ее приданое оказалось меньше ожидавшегося, жестоко ее избил. Другие женщины в семье заставляли бедняжку выполнять работу служанки. Ее бранили и оскорбляли. Но на смертном одре супруг попросил прощения за все причиненные ей страдания.
– И она простила?
– Нет, – задумчиво произнесла старая монахиня. – Отказала. И тогда он проклял ее на последнем дыхании жизни. Когда же Перхта и сама умерла, ей было суждено стать призраком Рожмберкского замка и вечно бродить по его коридорам.
Людмила немного помолчала, пристально глядя на племянницу ясными голубыми глазами.
– Многие видят ее тень и ощущают в воздухе ее запах, но не многим дано видеть ее саму. Мы с тобою, Маркета, наделены этим даром.
Наверное, ей следовало склонить голову и поблагодарить тетю за комплимент – оказывается, они похожи и могут даже видеть духов из другого мира.
Но ни того, ни другого Маркета не сделала.
– Почему? – Девушка дерзко вскинула подбородок.
Будь рядом мать, она живо пресекла бы такую выходку, обозвав дочь нахалкой и грубиянкой.
– Почему что, дочь моя? – спросила настоятельница.
– Почему этот дар достался мне? Почему я могу видеть духов, Белую Даму? И почему вы?
Тетя перевела взгляд на висевшее на стене распятие.
– Она приходила, чтобы предупредить тебя, и была без перчаток, поскольку ты еще не приняла решение. Только когда ты определишься, Белая Дама выберет их цвет: белый – на счастье и удачу, черный – на злосчастье.
Некоторое время Маркета сидела молча, обдумывая услышанное и вспоминая голые руки Белой Дамы.
– Вот так вот, дитя мое. Думай. У тебя есть дар и благословение духа. Прими мудрое решение, – сказала настоятельница.
– И какое это решение?
Взгляд Людмилы, казалось, проникал в мысли ее гостьи. Маркета подумала, что они с тетей и впрямь похожи, даже несмотря на внушительную разницу в возрасте. Кожа у старушки, редко видящей солнце, была такой же бледной, как и у девушки; подбородок и нос имели ту же форму. Интересно, а волосы у нее тоже пестрые?
– Ты можешь найти убежище здесь. Укрепишь дух и веру, станешь монахиней, – предложила Людмила. – У нас есть сестры, способные видеть будущее, и они направляют все свои силы на служение Господу.
Предложение прозвучало так неожиданно и серьезно, что Маркета соскочила с табурета. И как только тетя могла подумать, что она согласится! Неужели это все придумал отец? Наверняка без него не обошлось!
Поняв, что ведет себя грубо, она исполнила реверанс, а потом взяла руку монахини и поцеловала.
– Простите меня, дорогая тетя, но я не смогла бы стать монахиней.
Мать-настоятельница печально вздохнула и кивнула. Отвернувшись, она посмотрела на фигурку Девы Марии под распятием.
– Я вижу. Да и монастырь не выдержит твоего упрямства и импульсивности. Ты слишком честолюбива, чтобы стать Христовой невестой. Дабы поклоняться Богу, должно быть смиренным. Ты же, при всем твоем незнатном происхождении, смирения лишена.
Смирение, повторила про себя дочь цирюльника. С какой стати? Зачем оно ей?
– Ты, моя дорогая племянница, ищешь чего-то другого, – продолжала Людмила. – Увы, ты стала поклонницей науки. Служение Господу и его сыну, Иисусу Христу, поглощает человека целиком. Боюсь, следовать двумя дорогами невозможно. Ты пропустила, прослушала призыв Божий спасти собственную душу и молиться за души других.
