И только Катарина смотрела на нее с дружеской любовью, смахивая слезы. Больше всего на свете несчастная дочь мельника хотела просто обнять лучшую подругу на прощание и пожелать ей счастливого пути.
Но даже во всей суете приготовлений Маркета не могла не думать о последнем перед отъездом кровопускании, исполнить которое надлежало ей самой.
* * *
Новое кресло, изготовленное из прочного красного дерева, доставили в замок еще до очередного кровопускания. Пан плотник уважительно поклонился доктору Мингониусу, когда два его сына внесли изделие во дворец.
– Сделали все так, как приказала слечна Маркета, – рассказал он. – Будь времени побольше, я положил бы еще слой масла, но нам не хотелось, чтобы принц испачкал одежду.
Задумчиво теребя верхнюю губу, Томас обошел кресло.
– Прекрасная задумка, – обронил он наконец. – И замечательное исполнение, герр плотник.
– Я в точности скопировал ее рисунок. Подлокотники расположил пошире, чтобы вам было легче ставить пиявок на бока пациенту. Теперь доступ к телу свободный со всех сторон. И сзади перекладины – можно к спине подступиться, – похвастался мастер.
– Я и подставку для ног вижу, – заметил врач. – Да, теперь мы можем спокойно ставить пиявок на внутреннюю сторону бедра, не боясь, что он лягнет нас, как только ослабнут путы.
– Как договаривались, доктор. Я лишь следовал вашему плану и указаниям Перловицы.
– Моему плану, – повторил медик, который лишь теперь понял, что девушка действовала от его имени. – Да, хорошо. Исполнение прекрасное – вы замечательный мастер. И, пожалуйста, верните мне рисунок, я хочу скопировать его при дворе.
Плотник уже поклонился и собрался уходить, когда Мингониус с улыбкой приставил палец к губам.
– Герр плотник, вы назвали фройляйн Маркету «Перловицей»…
Мебельщик растерянно заморгал.
– Я… ничего такого… без всяких таких мыслей, герр доктор. Ее в Чески-Крумлове все так называют.
Широкая улыбка Томаса смутила бедного плотника, и он растерянно опустил глаза, лишь теперь сообразив, как звучит это прозвище в ушах придворного врача. Если, конечно, он и в самом деле понял его не вполне пристойное значение.
– Тогда это останется между нами. Что же, подходящее прозвище для банщицы. – Мингониус усмехнулся и, подмигнув напоследок плотнику, отпустил его.
Тот кивнул и поспешил к выходу, спрашивая себя, когда же он наберется смелости попросить деньги за кресло.
* * *
В следующие две недели Томас несколько раз встречал Пихлера, поскольку регулярно посещал таверну Радека. В разговорах с цирюльником он уверял, что позаботится о Маркете в Праге, но вместе с тем выражал обеспокоенность состоянием пациента, который стал слишком апатичным, вялым. Говорил он и о том, что продолжать лечение нужно лишь после того, как больной окрепнет и его организм восполнит кровопотерю.
Но были и другие причины, по которым врач откладывал дальнейшее лечение. Он рассчитывал, что, не видя Маркету, королевский сын позабудет ее, и его увлечение банщицей рассеется, как сон. А когда дочь цирюльника уедет из Чески-Крумлова, дон Юлий позабудет о ней навсегда.
Двухнедельный отдых и хорошее питание пошли королевскому сыну на пользу – он окреп и набрался сил. Когда Маркета вернулась наконец в Рожмберкский замок, но еще не подошла к охраняемым воротам, первое, что она услышала, были вопли дона Юлия.
– Его нужно связать, – сказал доктор Мингониус, обращаясь к трем стражникам. – Ни при каких обстоятельствах не оставляйте его на свободе. Я не стану отворять кровь без его согласия, но если он задумал что-то нехорошее в отношении себя или других, нам придется держать его связанным.
Он перевел дыхание и посмотрел на девушку.
– Маркета, подожди здесь. Не входи, пока я не позову.
Дочь цирюльника обратила внимание и на морщины, четче обозначившиеся на лице медика, и на темные круги у него под глазами – от недосыпания и постоянного беспокойства. «Ему, наверное, трудно смириться с моим присутствием, – подумала она. – Вмешательство женщины противоречит всем его профессиональным установкам, особенно сейчас, после поздравлений и похвал королевских министров».
Прошло больше часа, когда Маркета услышала шарканье сапог по деревянному полу, грохот тяжелой посуды и гром проклятий. Потом до нее донесся просительный голос доктора Мингониуса – и снова крики, снова проклятия и завывания. Казалось, в комнате разбушевался дикий зверь, а не человек. Может быть, перерыв между кровопусканиями получился слишком большим, потому что целебное действие процедуры начало ослабевать. «Сегодня полнолуние, – подумала девушка. – Да, пожалуй, они ждали слишком долго».
Через какое-то время – ей оно показалось целым веком – она услышала, что ее зовут:
– Маркета! Ангел мой!
И тут же – словно отрезало – наступила полная, зловещая тишина. А потом послышался тягучий скрип тяжелой двери.
– Можете войти, фройляйн, – сказал доктор Мингониус. Волосы у него были всклокочены, а бархатный зеленый костюм порван в нескольких местах. – Будьте осторожны, не подходите близко.
– Как же я смогу поставить пиявок, если не подходить близко? – вспыхнула девушка.
Напустив на себя уверенный вид, она прошла мимо доктора и, едва переступив порог, остановилась – кресло!
Бастард сидел в новом кресле, связанный, но опираясь на алые бархатные подушки. Спинка находилась в наклонном положении, а спину пациента поддерживали горизонтальные перекладины. Плотник в точности следовал ее указаниям. Маркета улыбнулась.
– Твое изобретение весьма удобное, моя дорогая, – сказал дон Юлий, заметив ее улыбку. – Я чувствую себя королем, восседающим на троне.
Врач наблюдал за своим пациентом с открытым ртом. Он еще не отдышался после только что завершившейся схватки, а больной уже был спокоен и любезен. Появление Маркеты подействовало на него волшебным образом.
Девушка исполнила реверанс, показав, что его урок не прошел даром. Глаза ее заблестели при виде пациента и кресла.
– Я тебя порадовал! – воскликнул дон Юлий. – Какая очаровательная у тебя улыбка… Подойди ближе, дорогая, дай посмотреть на тебя!
Дочь цирюльника осторожно приблизилась.
– Ты стала только краше после нашей последней встречи. Неужели это воды Влтавы творят такие чудеса? Я каждый день смотрю, как ты моешь посуду и стираешь в реке полотенца…
Королевский сын отклонился от привязанной к подлокотнику руки и указал пальцем в направлении бани.
– Я знаю, дон Юлий, – кивнула Маркета. – Я вижу вас наверху. Однажды вы выбросили в окно белую тряпицу. Что вы хотели этим сказать?
Томас решил, что ему пора вмешаться, и, откашлявшись, подошел к пациенту с ведром, в котором плескалась мутная вода.
