– Я больше не буду, – пообещала я сипло, счастливая, что со мной разговаривают. Эх, если бы я знала, как ошибалась!
Потом я поняла: мое счастье, что на тот момент Мариан был на работе. Он бы мне не простил. А Вася – она всегда меня жалела и всегда прощала. И мужу ничего не рассказала.
Я помню, как они вышли к завтраку после того, как он приехал, – и сестра смогла наконец сообщить ему о беременности. Вы видели когда-нибудь ошалевшего медведя? Мне казалось, он сейчас то ли заплачет, то ли бросится в пляс, то ли кинется всех обнимать.
А еще я стала натыкаться на них по дому – они то уютно сидели-дремали в одном кресле, и мы все ходили мимо на цыпочках, чтобы не разбудить, то бродили по парку, никого не видя, то проносились мимо меня в свою комнату.
Василина была счастлива. Я очень хотела радоваться за нее. И не могла – потому что насквозь была отравлена болью.
В парке начался дождь, мелкий, моросящий, но я плотнее укуталась в плед и осталась сидеть. Три сигареты в пачке – как раз хватит пройти дорогой памяти. Нужно, давно нужно. Иначе я никогда не примирюсь с собой.
Полинка частенько носилась по поместью и вокруг него, знакомилась с фермерами и их детьми. И однажды прибежала испуганная – по словам крестьян, опять в округе появились чужие люди, которые ходят по домам и расспрашивают, не живет ли где неподалеку семья из шести сестер. А в один из будних дней, когда Мариан был на службе, в дом постучали.
Открыла экономка, говорила долго, не пуская гостей на порог. Каким чудом никто из нас не попался им на глаза? Потом уже пожилая домоправительница рассказала, что представились мужчины сотрудниками Государственного полицейского управления, что задавали те самые вопросы и интересовались, где хозяева.
Василина слушала это и становилась все бледнее, да и остальные были испуганы.
– Уезжать вам надо, девоньки, – сказала мне повариха Байдека Тамара Дмитриевна, научившая меня печь оладьи. – Что же мы, без глаз и без ушей, не понимаем ничего? Имена у вас больно приметные, сердешные вы мои. Из нас никто ничего не скажет, и люди вокруг честные живут, но мало ли, дите сболтнет или по пьяни кто-нибудь проговорится…
Когда приехал Мариан, Ангелина почти слово в слово повторила ему рассуждения Тамары Дмитриевны. Разговор получился очень тяжелый. Отец, Байдек и Ани спорили, а мы сидели тихие, как мышки, и слушали их – и снова нам было страшно. Мне совсем не хотелось уезжать – все-таки здесь мы были защищены, а за пределами поместья лежал неизвестный мир, полный убийц, демонов, предателей и народа Рудлога, считавшего нас то ли ведьмами, то ли демоницами.
– Они ищут шестерых сестер и мужчину, – говорила Ангелина хмурому барону. – Если мы разделимся и уедем, оставив Василину здесь, то нас будет уже пять. У нас есть золото, мы сможем продержаться несколько лет, если решить вопрос с документами.
– Я против, – мрачно отвечал Мариан. – Я уволюсь и буду жить здесь, с вами. И это будет куда безопаснее.
– На что жить? – резонно возражала Ани. – Год, два – а что дальше? Ты не можешь оставаться без службы бесконечно. На тебе имение, люди. Тем более, Мариан, Василина беременна. Тебе нужно думать о ней. Мы справимся. А если за нами придут сюда? Если что-то случится с племянником, я себе не прощу.
Они спорили долго, до хрипоты, но старшая сестра в упорстве могла сравниться со скалой.
– Нам ничего не помешает вернуться, – сказала она твердо, – но сейчас обязательно нужно разделиться. В любом случае придется уезжать, Мариан. Девочкам необходимо учиться, мне – искать работу. Нужно начинать жить в новых условиях.
Байдек смирился тяжело, со скрипом. Через неделю он взял с собой наше золото и уехал. И вернулся уже с деньгами и новыми документами.
– Тот, кто делал документы, не проболтается? – спросила Ани.
– Нет, – успокоил ее Мариан. – Он обязан мне жизнью. Я спас его от участи хуже, чем смерть. Есть в пещерах такой вид нежити, мы их называем слизнями. Они парализуют наступившего на них человека или животное, окутывают коконом и медленно переваривают. Я вернулся за ним, когда он пропал на задании. Но он так и не смог восстановиться и ушел в полицию, дослужился до подполковника. А я, – он усмехнулся, – все еще капитан.
Тогда и появилась у нас легенда о прошлой жизни. О том, что семья наша из обедневшего дворянства, что мать умерла после аварии, а отец в ней же потерял руку, что родом мы из деревеньки Травяное (должник Бай-дека объяснил ему, что проверить это невозможно, так как деревня давно поглощена городом), что обучались на дому. Нам сделали новые даты рождения, отличавшиеся от настоящих в ту или иную сторону. Я стала старше на полгода.
Было разумно для новой жизни придумать новые имена, что мы и попытались сделать заранее, до изготовления документов. Но все испортила Каролинка – она была еще слишком мала и упорно называла нас по-старому, и никак не объяснить ей было, что это опасно. Да и у остальных нет-нет да и проскакивало: не «Мария», а «Марина», не «Анна», а «Ангелина». Поэтому на свой страх и риск решили оставить старые – куда проще будет при необходимости объяснить созвучие с королевскими именами совпадением, чем вызывать подозрения случайными оговорками. Одному отцу изменили. Он стал Станиславом, но во-первых, мы все называли его папой, а во-вторых, если и оговоришься, то не очень заметно. Так что по отчеству мы все стали Станиславовны.
Фамилия у нас оказалась Богуславские, как у давно угаснувшего рода нашей далекой прабабушки. Хоть какая-то ниточка к прошлому.
Оставшихся денег хватило, чтобы купить маленький дом на Севере, на границе с Центром Рудлога, недалеко от небольшой деревеньки Чистые Ручьи и подальше от оживленных трасс и крупных городов. Помощник Мариана подправил документы, чтобы казалось, что мы там живем уже давно. И к зиме мы с отцом и сестрами перебрались в новое жилище.
Сейчас смешно вспомнить, как трудно нам было открывать для себя элементарные вещи, понятные каждой хозяйке, как сложно налаживали мы быт. Мы не умели ничего – ни планировать покупки, ни стирать, ни надевать пододеяльники, ни топить печь. Той зимой мы чудом не замерзли. Но у меня, на пару с Полиной таскающей из лесочка сучья и сырые деревья на растопку, чудесным образом прошло желание чесаться. И последующая жизнь подтвердила: когда есть чем заняться, времени на нервы не остается. Наоборот, я периодически чувствовала себя какой-то заморозившейся, как будто находилась в банке, – трудности и эмоции вдруг почти перестали меня трогать. Наверное, моя психика просто впала в спячку, чтобы не перегореть. И только изредка – например, когда я счищала снег с крыши и чуть не свалилась вниз – я живо и остро чувствовала жизнь и цеплялась за нее.
Деньги таяли слишком быстро. Одежда для нас всех, еда, учебники для Поли и Алинки – они обучались дома, пока не получалось устроить их в школу, – продукты. Мы жили малым, экономили буквально на всем. Оказывается, когда у тебя ничего нет, то тебе надо не так уж много. Не мерзнуть, не голодать и иметь возможность помыться и что-то надеть на себя.
