– Живой?
– Да.
– А труп?
Милиционер помотал головой:
– Баграми тоже ничего не нашли. Там даже ныряли и все дно обыскали.
– А если не на дне?
– А где?
– Любовь Петровна ведь не вернулась на пароход, она вообще из Клуба не выходила, так?
– Ну… – теперь он начал соображать туго.
– Если ее видели живой в Клубе, а выходящей из Клуба никто не видел, то где нужно искать?
Я вспомнила расхожую шутку про экзамен, на котором отчаявшийся вытянуть нерадивого школяра учитель вынужден спросить: «Так в каком году была война 1812 года?», на что ученик возмутился, мол, задает вопросы на засыпку. Сейчас происходило нечто подобное.
– Товарищ Проницалов, давайте еще раз. Вот это, – поставила на стол стакан в подстаканнике, – Клуб. Это, – теперь в ход пошел графин с водой, – пристань. Если тут Павлинову еще видели, а тут уже нет, где ее надо искать?
Проницалов вдруг махнул рукой:
– Мы Клуб весь облазили. В комнате, где она переодевалась, только эта… ну, как ее… которой пудрятся?
– Пуховка.
– Да, она валялась. И все. В Клубе спрятаться негде и спрятать тоже. Разве что чердак.
– А там смотрели?
– Нет, – вздохнул Проницалов, поднимаясь, чтобы отправиться в радиорубку. Я его понимала. Если жертву преступления найдут на чердаке Клуба, то без самого Проницалова. Плакала его карьера следователя.
Глядя вслед несчастному сыщику, я только головой покачала. Главное-то ведь не сделано – убийца не найден. Конечно, если убитую найдут, это подскажет, как, а возможно, и кто убил.
Пока Проницалов отсутствовал, я попробовала понять, кто мог совершить это в Клубе.
Когда вызвали врача и оказалось, что Михельсона нужно немедленно везти в больницу, почему-то поднялся страшный переполох, словно аппендицит предстояло удалять всей труппе сразу, даже тем, у кого он давно удален. В такой суете исчезнуть на четверть часа мог любой. Даже на полчаса.
Не исчезали только Суетилов, Обмылкин и Гваделупов. Первый и второй отвечали за Михельсона, а отсутствие третьего было бы заметно из-за крупногабаритной фигуры и громоподобного голоса. Да, еще я, это я могла сказать точно. А остальные? Приходилось признать, что злодеяние мог совершить любой, хотя верилось в это с трудом.
Наступив на горло собственным чувствам, я попыталась рассуждать логично и беспристрастно, хотя далось это с трудом.
Проницалов и Тютелькин обыскали в Тарасюках все, и Клуб в том числе. Но в гримерке Любови Петровны нашли только брошенную пуховку. Из этого следовало, что кровавого преступления в гримерке не было. Но Павлинову могли оглушить и даже просто задушить. А труп? Никто не заглядывал в ее гримерку довольно долго. Утащить труп мог даже Пупиков, ему вполне хватало аппендицита у Михельсона, а тут еще задушенная Павлинова!
Картины одна страшней другой вставали перед глазами. Но вопрос о том, кто же это сделал, оставался без ответа. Кто?!
Конечно, Ряжская предложила бы маньяка. Но я оставила сумасшедшего поклонника на крайний случай, если не найдется никого другого.
Был еще один вариант – искать не по выгоде или поводу, а по способности. Любовь Петровна миниатюрна, но она следила за фигурой, была прекрасно развита физически, и не каждый мог с Примой справиться. Следовательно, искать требовалось довольно сильного человека. Проницалов сказал, что в комнате лежал опрокинутый стул, но следов борьбы или пятен крови не имелось. Странно, почему тот, кто выносил труп, не поднял стул, чтобы навести полный порядок? Разве только ему помешали.
Кто сильней Павлиновой?
Пришлось сразу исключить несколько человек вроде Ряжской, она и с бутылкой нарзана наперевес не слишком опасна, а для убийства слишком слаба. Сейчас я не думала о том, зачем или почему, сосредоточившись на вопросе «как?».
Если это не сумасшедший поклонник, а кто-то из труппы (о господи!), ему достаточно лишь задушить. Труп действительно могли убрать позже местные, просто испугавшись ответственности.
Пока отсутствовал Проницалов, я успела перебрать всю труппу и понять, что задушить Любовь Петровну мог любой, даже Ряжская. В конце концов, подозревать начала даже саму себя. Вдруг я просто не помню, что делала в это время? Так бывает – убийство, провал в памяти, и все!
Появление Проницалова спасло меня от буйной шизофрении. Я вообще пришла к выводу, что лично мне сыщиком быть противопоказано, чтобы не закончить жизнь в психиатрической лечебнице: у меня явно развивалась мания преследования, как у Лизы – величия.
Проницалов сообщил, что никаких трупов ни в Клубе, ни где-то еще в Тарасюках не нашли.
– Уж и не знаю, где этот труп, – развел руками милиционер.
Мне показалось, что он жалеет, что ввязался в это расследование, и рад бы отказаться, только как это сделаешь – Павлиновой-то нет.
– Люди не исчезают бесследно! – важно изрекла я. И добавила: – Даже в виде трупов.
– Это я понимаю. Выходит, выбросили ее за борт все-таки. Теперь не скоро река вынесет.
– Что вы такое говорите!
– Да, у нас дядька Тимофей утоп по пьянке, так только на другой год нашли рыбами объеденным.
Я поняла, что не смогу стать не только сыщиком, но и патологоанатомом тоже.
Ввиду подступающей дурноты пришлось поспешно согласиться подождать до следующего года.
Это означало, что мы смирились с гибелью Любови Петровны и готовы жить дальше без нее, словно так и нужно?!
Проницалов явно радовался скорому освобождению от своего первого неудачного расследования – в Нижнехрюпинске он повернет обратно, забрав с собой Васю Свистулькина. В Тарасюках еще долго будут вспоминать убийство народной любимицы и пропажу ее трупа. Я представила, как любая случайная находка на дне реки будет приписываться утопленнице. Все это страшно коробило и навевало тоску.
Утоплен не просто человек, а та, которой восхищались миллионы, а мы вот так просто: труп не найден, значит, и дела нет.
Вдруг мелькнула нехорошая мысль, что Любовь Петровну мог увезти в ночи воронок. В Москве это уже не было редкостью – приезжали, забирали, и никто не ведал, как надолго. Обычно навсегда.
Любовь Петровна вращалась в таких кругах, что каждое слово могло стать роковым. Даже не ее слово, а мужа. Думать об этом оказалось еще трудней, чем о маньяке.
Я, как Ряжская, предпочла вариант с сумасшедшим, удивительно, но бывают случаи, когда чье-то сумасшествие лучше реалий жизни.
Очень хотелось домой, даже Ялта больше не манила. Скорей бы уж.
