Свистулькин довольно толково, почти не экая описал кожаного красавца с медными заклепками.
– Знакомо?
На мой вопрос Суетилов пожал плечами:
– Кто же не знает? Чемодан Любови Петровны. Она его из Парижа в прошлом году привезла.
Гваделупов хохотнул:
– Что, все-таки уперли?
Несчастный Суетилов
Я попросила Василия описать молодого человека. Теперь все легко угадали Бельведерского – последнего любовника Павлиновой, который был красив, как молодой греческий бог, и туп, как бревно.
– Бельведерский. Но он остался в Москве, я его не взял, – сообщил Суетилов. Альфред Никодимович был хорошим директором, умеющим оградить личную жизнь подопечных от неприятностей. Любовник Примы на гастролях, в то время как муж остался дома, – неприятность еще какая.
– Василий, где вы видели этого красавца?
– Дак… в Тарасюках. Он чемодан взял и приказал нам с Панасюком привязать к пролетке, только крепко, чтобы не дай бог…
– Какой пролетке?! – взвыл Тютелькин. – В Тарасюках нет ни Бельведерского, ни пролеток!
– Дак пролетка-то панасюковская, из Касилова…
Строгачеву надоели мои детективные выверты, и он попросил:
– Руфина Григорьевна, вы не могли бы рассказать все сами?
Пока я рассказывала, Гваделупов время от времени издавал странные звуки, Тютелькин привычно хватался за голову и порывался побегать по салону, но тут же садился на место, а Строгачев пристально наблюдал, но не за мной, а за Свистулькиным. Правильно делал, так легче понять, не сговорились ли мы с Васей.
А суть была в следующем.
Свистулькин не видел большую часть концерта, потому что, выскочив по малой нужде, обнаружил возле запасного выхода пролетку своего «сродственника» Панасюка. Вообще-то, Панасюк жил и трудился в соседнем Касилове и в Тарасюках бывал крайне редко. Возможность поболтать с родственником привлекала Васю больше, чем созерцание сцен из спектаклей столичного театра, и он остался на крыльце.
Когда в Клубе поднялся какой-то шум, Свистулькин сбегал разузнать, в чем дело. Немного погодя шум стих, а на крыльце появилась Павлинова со своим знаменитым чемоданом. Из пролетки выскочил прятавшийся в ее тени Бельведерский, помог Приме устроиться, и они отбыли, не попрощавшись с Тарасюками и труппой тоже.
– Куда?! – возопил измученный неизвестностью Суетилов.
– В Касилов. Там железнодорожная станция и останавливаются поезда. Всего на минуту, но останавливаются.
– Глупости! – возмутился Тютелькин. – Чтобы Любовь Петровна сбежала с этим хлыщом?
– Меняйлов рассказал мне, что Любовь Петровна отправляла из Загогуйска телеграмму Бельведерскому, мол, завтра будем в Тарасюках. И отправляла в город с названием на «К». Я решила, что Меняйлов ошибся, телеграмма была в Москву Вадиму Сергеевичу, но теперь понимаю, что он прав. Это можно проверить?
– Оставайтесь здесь, – приказал Строгачев и исчез за дверью.
На некоторое время повисла тишина, были слышны только работа судовых машин и сопение Тютелькина.
Жалобный скрип дивана под массивным телом Гваделупова показался почти грохотом. Он сам, смутившись от произведенного шума, замер, но потом встал и принялся вышагивать. К тому, что мечется Тютелькин, все привыкли, он низенький, толстенький, но большой Гваделупов – это слишком.
Первым не выдержал Суетилов:
– Николай, сядь!
Тот послушно сел, помотал большой головой:
– Как могла Любовь Петровна сбежать с этим красивым дураком?
– С такими и бегут. Женщины нередко любят красивых глупцов. – Я сочла объяснение достаточным, но Гваделупов возразил:
– Да я не о Бельведерском! Как она могла забыть о выступлениях, о труппе, о том, что через два дня на дачу к САМОМУ?! Что с ней будет, если там не выступит?
Суетилов застонал, словно от зубной боли:
– Ко-о-ля-а… Я даже думать боюсь о том, что со всеми нами будет!
Снова повисло тяжелое молчание, только Свистулькин переводил глаза с Гваделупова на меня и обратно, словно кошка в ходиках. Его напряженное внимание навело меня на мысль, что этот подарок судьбы рассказал не все.
– Вася, вы что-то еще хотите сказать?
– Ага.
Четыре пары глаз впились в лицо Свистулькина в немом ожидании.
– Так это не она… – Вася кивнул в сторону выхода из салона, что, видимо, означало намек на Лизу, – была?
– Не она. Павлинова. Что еще?
– Не, все…
Мы ждали Строгачева долго, успели по очереди сходить в туалет, немного подремать, за окнами уже начало светать, когда в коридоре раздались наконец его чеканные шаги. Невольно все подобрались. Один Василий мирно дремал, свернувшись калачиком на диване. Но это к лучшему, чем больше Свистулькин спит, тем меньше от него вреда.
Строгачев сел на прежнее место, устало растер лицо и сообщил:
– Все, что вы сказали, подтвердилось.
За время отсутствия Строгачев успел связаться с Касиловым, где поднятый с постели Панасюк подтвердил, что ездил в Тарасюки, привез оттуда «фифу с ентим», помог им сесть в поезд, за что получил хорошие чаевые, которые готов отдать на пользу местного Общества развития судомоделирования во главе с его зятем. Бельведерский два дня жил в местной привокзальной гостинице и даже под своим именем. Кассир сообщил, что двое неместных покупали билеты на ближайший поезд до Симферополя, а проводник вагона – что они туда и доехали. У всех фигурировал знаменитый чемодан, мускулистый красавец и женщина в платке и темных очках. Даже телеграмму из Загогуйска в Касилов подтвердили.
Закончив рассказ, Строгачев снова растер лицо и вдруг усмехнулся:
– Ладно, нашлась ваша Павлинова. Но что теперь делать?
– Как что? – изумился Тютелькин. – Искать Любовь Петровну в Симферополе! Нам же через два дня выступать перед САМИМ.
– Не через два дня, а уже сегодня.
– Почему? – даже отрепетировав, мы не сумели бы произнести вопрос так слаженно. Вот что делает ситуация.
Строгачев показал радиограмму:
– Пришла только что. САМ желает слышать Павлинову сегодня в пять.
– А он не может подождать? – растерянно поинтересовался Тютелькин.
Строгачев не ответил, только посмотрел на него как на сумасшедшего. Суетилов был более практичен:
