– Когда полководец Муммий захватил Коринф, на улицах Рима царило веселье.
– Зато на улицах Коринфа стоял плач. – Корнелия покачала головой. – Все свободные мужчины были убиты, все женщины обращены в рабство. Великий город, один из самых богатых и утонченных городов Греции, стерли с лица земли.
Блоссий вскинул бровь:
– По мнению Муммия, это должно было послужить уроком любому, кто осмелится бросить вызов главенству Рима.
– Храмы были осквернены. Бесценные произведения искусства уничтожены разъяренными солдатами. Варварство Муммия смутило даже отъявленных римских реакционеров, врагов всего греческого…
Неожиданно Корнелия осеклась и напряженно прислушалась. Вместо пения птиц ее ухо уловило другой звук.
– Вы слышите? Какой-то шум…
– На Форуме? – спросила Менения.
– Кажется, ближе… Мирон!
Молодой раб, сидевший на земле неподалеку, поднялся на ноги. Корнелия послала его выяснить, что происходит, и до его возвращения разговор в саду так и не возобновился. Все пребывали в беспокойстве, ведь новости могли быть как хорошими, так и плохими. Наконец Мирон вернулся, запыхавшийся, но улыбающийся.
– Госпожа, грандиозная новость из Африки! Карфаген захвачен. Война закончена! Сегодня утром в Остии причалил корабль, и гонцы только что добрались до Рима. Вот и все, что мне удалось пока выяснить, но, если желаешь, я могу сбегать на Форум.
Менения заплакала. Блоссий обнял ее. Эти двое, казалось, забыли о Корнелии, и, глядя на них, она вдруг почувствовала себя очень одинокой. Царившая в саду жара вызывала слабость, от яркого солнечного света слезились глаза.
– Да, Мирон, сходи и узнай что сможешь. Может быть, есть какие-то новости о… наших потерях.
– Бегу, госпожа.
Мирон развернулся и неожиданно столкнулся с человеком, входившим в сад. Корнелия прикрыла глаза от слепящего солнца, прищурилась и воскликнула:
– Никомед, ты ли это?
Пришедший был одним из рабов Тиберия, сопровождавшим своего господина на войне.
– Что ты здесь делаешь, Никомед? Почему ты не с Тиберием? – Несмотря на жару, Корнелия дрожала.
– Вместо того чтобы говорить за моего господина, я дам ему возможность высказаться самому.
Никомед улыбнулся и достал из своей сумы завернутую восковую табличку.
– Письмо? От Тиберия?
– Написанное собственноручно мною среди дымящихся руин Карфагена, продиктованное твоим сыном, госпожа, который не только жив и здоров, но стал истинным героем римских легионов.
– Героем?
– Ты все поймешь, когда прочтешь его письмо.
Корнелия кивнула. Она ощущала странное спокойствие.
– Мирон, сходи за молодым Гаем. Он должен присутствовать при чтении вслух письма его брата. Блоссий, прочти его. – Она вручила ему табличку. – А то у меня так дрожат руки, что я, пожалуй, не сумею разобрать буквы.
По прошествии нескольких мгновений появился Гай, прибежавший впереди Мирона, – красивый, удавшийся лицом в деда мальчик.
– Мама, это правда? Карфаген взят и пришло письмо от Тиберия?
– Да, Гай. Посиди рядом со мной, пока Блоссий будет читать его.
Философ прокашлялся и стал читать:
– «Моей любимой матери, дочери великого Африканца. Пишу тебе эти строки в городе, некогда побежденном моим дедом, а ныне окончательно покоренном римским оружием. В третий раз покорять его не придется, ибо с сегодняшнего дня Карфаген навеки перестанет существовать.
Вместе с этим письмом Никомед доставит тебе и памятный знак – почетный „стенной венец“, которого я был удостоен за то, что первым из нашего войска взобрался во время штурма на вражескую стену…»
Никомед извлек из сумы серебряный венец, изготовленный в форме зубчатой городской стены с башнями, и протянул Корнелии:
– Вот. Этот венец надели на чело твоего сына на торжественном построении, перед всей армией, а потом он сидел в нем на почетном месте, пируя в честь победы. И отправил его со мной домой, чтобы ты стала первой в Риме, кто увидит эту награду.
– Первым взобрался на стены! – прошептал Гай, зачарованно глядя на венец в руках матери. – Первый римлянин, ворвавшийся в Карфаген! Можешь ты представить себе, насколько это было опасно?
Корнелия вполне могла себе это представить, и от этой мысли ей стало нехорошо, но она изобразила улыбку и надела венец на голову Гая. Мальчику он, конечно, был велик и съехал на глаза. Все рассмеялись.
Гай сердито спихнул корону с головы, и она со стуком упала на каменные плиты.
– Это не смешно, мама! Корона не предназначалась мне!
– Тише, Гай!
Корнелия со вздохом наклонилась, подняла венец и положила себе на колени.
– Давай дослушаем письмо твоего брата. Блоссий, продолжай, пожалуйста.
– «…Для твоей подруги Менении у меня тоже есть хорошая новость. Ее сын Луций отважно сражался, убил много врагов, а сам не получил ни царапины…»
– Хвала богам! – воскликнула Менения.
Она потянулась к руке Блоссия, но тот был отвлечен письмом. Он внимательно всматривался в него, читая дальше. Неожиданно лицо его помрачнело.
– Продолжай, Блоссий, – сказала Корнелия. – Что еще пишет Тиберий?
– Так… немножко описаний самого сражения. Ничего личного.
– Хорошо. Давай послушаем это.
– Не уверен, стоит ли читать это вслух в присутствии мальчика. Или в твоем присутствии. Склонен предположить, Корнелия, тот факт, что Тиберий пишет тебе, матери, так, как писал бы покойному отцу, есть признак глубокого уважения. Но…
– Кто-то из нас, Блоссий, совсем недавно говорил о самостоятельной значимости женщин.
– Это вопрос не значимости, а… деликатности.
– Глупости, Блоссий. Если ты не хочешь прочесть это вслух, давай я прочту сама.
Корнелия отложила в сторону венец, поднялась на ноги и взяла у него письмо.
– «…Что касается Карфагена, – прочитала она, – то дух Катона может наконец успокоиться: город, который был таким же древним, как Рим, полностью разрушен. Гавань уничтожена, дома сожжены, от алтарей, на которых производились человеческие жертвоприношения, остались руины. Сады выкорчеваны. Величественные мозаики общественных площадей залиты лужами крови.
Мужчин беспощадно убивали до тех пор, пока были силы поднимать оружие: немногие уцелевшие станут рабами. Женщин, насколько мне известно, насиловали поголовно, вне зависимости от положения и даже от возраста. Многих из них, хоть они и молили о пощаде, тоже убили. Победителями овладела неистовая страсть к разрушению. Все чудом спасшиеся мужчины и женщины проданы на невольничьих рынках в сотнях миль друг от друга, с тем чтобы более никогда не вступали в соитие между собой и сам этот народ полностью вымер. Прежде чем продать их, им отрезали языки, чтобы их наречие и даже имена их богов исчезли с лица земли.
