День, как обычно, плюхается на нее сразу. Вскоре она уже по уши в налоговых уклонистах, жадных маленьких ухарях, кто спит и видит, как бы срастить себе побольше, в электронных таблицах, где невозможно разобраться. В районе обеденного перерыва к ней заглядывает Хайди.
– Как раз тот поп-культурный мозг, где я хотела поковыряться. – Они хватают себе по быстрому салату в буфетной за углом. – Хайди, расскажи-ка мне еще о Проекте Монток.
– Существует с восьмидесятых, уже вошел в американский обиход. На следующий год открывают старую воздушную базу для туристов. Уже есть компании, которые гоняют туда автобусы с туристами.
– Что?
– Очередная разновидность чего угодно становится бродуэйской опереттой.
– То есть Проект Монток больше никто не воспринимает всерьез, ты говоришь.
Театральный вздох.
– Макси, дотошная Макси, как всегда судмедэкспертна. Эти городские легенды могут служить аттракторами, набирают отовсюду фрагментики странности, немного погодя никто уже не в состоянии смотреть на целое и верить в него, слишком оно неструктурированно. Но мы отчего-то по-прежнему отбираем лучшие кусочки, боже упаси нас, конечно, вовлечься, мы слишком для этого хиповы, однако нет никакого окончательного доказательства, что тут совсем всё неправда. За и против, и все вырождается в споры по интернету, флеймы, троллинг, треды, лишь заводящие все глубже в лабиринт.
Да и, приходит в голову Максин, туристское – не значит обеззараженное, не обязательно. Она знает таких людей, кто летом ездит в Польшу в комплексные туры по нацистским концлагерям. В автобусе Польские Бешеные Псы бесплатно. В Монток может стекаться столько отдыхающих, что ими каждый квадратный дюйм поверхности кишеть будет, а под их праздными ногами происходит то, что б там ни происходило, с чем связан тоннель Мроза.
– Ты не ешь этот…
– Лопай, Хайди, лопай, прошу тебя. Я не настолько проголодалась, как думала.
18
Во второй половине дня небо начинает набирать мертвенный желтый оттенок. Что-то на подходе из-за реки. Максин включает станцию погоды и уличного движения Большого Яблока «Дабью-Я-П-Пи», и после обычной гирлянды скорострельных рекламных роликов, каждый напористее предыдущего, включается знакомая тема телетайпа и мужской голос:
– Отдайте нам тридцать две минуты – мы их вам не вернем.
Как-то чересчур уж чирикая для такого материала, дикторша объявляет:
– Сегодня в элитном жилом здании Верхнего Уэст-Сайда обнаружено тело человека, идентифицированного как Лестер Трюхс, известный предприниматель Кремниевого переулка… явное самоубийство, хотя полиция не исключает возможности убийства… Тем временем недельная малютка Эшли, спасенная вчера из мусорного бака в Куинзе, чувствует себя хорошо, по словам…
– Нет, – так может орать радиоприемнику кто-то гораздо старше и полоумнее, – блядь, нет, дура ебаная, как – Лестер. – Она только что с ним разговаривала. Он должен быть жив.
Она предвидела основное последствие угрызений совести растратчика, слезливые интервью прессе, косые взгляды стукните-меня-пожалуйста, внезапные приступы невралгии, но Лестер – один, был одним из тех редких экземпляров, пытался вернуть то, что взял, стать меншем, такие парни редко отменяют собственные серии, если вообще…
Остается что? Максин ощущает нежеланное покалывание в линии челюсти. Ни одно заключение, к которому она поспешно приходит, не выглядит убедительно. «Дезэрет»? Блядский «Дезэрет»? Почему нельзя было отвезти Лестера на Свежую прорань и бросить его там на свалке?
Она ловит себя на том, что глазеет в окно. Щурится за контуры крыш, вентиляционных выходов, световых люков, водяных баков и свесов в этом предштормовом освещении – сияют, как будто уже влажные под темнеющим небом, вдоль по улице, туда, где над Бродуэем высится проклятый «Дезэрет», уже зажглись один-два бурно-нервных огонька, каменная кладка его с такого расстояния кажется слишком уж неотмываемой, теней там чересчур много, даже если идти напролом.
Безумно начинает она во всем винить себя. Потому что нашла тоннель Мроза. Сбежала от того, что приближалось. Это Мроз сводит с ней счеты, бросился в погоню.
Не сильно-то способствует, когда, вечером попозже, она под дождем и видит через дорогу Лестера Трюхса, он входит в подземку на углу Бродуэя и 79-й, в обществе умопомрачительной блондинки некоего возраста. Уверенная, что блондинка эта отчего-то куратор Лестера, что некоторое время они побыли на поверхности, позанимались делами, а теперь она отводит его обратно под низ, Максин делает рывок через самый опасный перекресток в городе и, когда преодолевает наконец движущуюся полосу препятствий водителей-убийц, от которых разлетаются беспечные крылья грязной воды, спускается на платформу подземки, Лестера и блондинки уже нигде не видать ни в какую сторону. Конечно, в ГНЙ нередко можно заметить лицо, знакомое совершенно бесспорно, человека, которого уже нет среди живых, и, случается, если оно перехватывает твой пристальный взгляд, это другое лицо тоже начинает узнавать твое, и в 99 % случаев оказывается, что вы не знакомы.
Наутро, после изворотливо бессонной ночи, перемежаемой клипами снов, она является на регулярную встречу с Шоном в некотором состоянии.
– Я типа такая – «Лестер?» – чуть не заорала на всю улицу, дура дурой, вы же вроде как умерли или что.
– Первое подозрение, – рекомендует Шон, – не лишаешься ли ты памяти?
– Нет, не-а, то был Лестер и никто другой.
– Ну… наверное, иногда так бывает. Обычная непросветленная публика, совсем как ты, никаких особых даров или чо-що, прозрит сквозь всю иллюзию точно так же, как и учитель с, типа, годами подготовки? А что они способны видеть, и есть, есть реальная личность, «лицо до лица», как мы в дзене это называем, и, может, тогда они накладывают на него более знакомое лицо?
– Шон, это очень полезно, спасибо, но, предположим, то и в самом деле был Лестер?
– Аха, ну а он не, типа, в третьей балетной позиции случайно шел?
– Не пикантно, Шон, этот парень только что…
– Что? Умер? Не умер? Попал в новости «Дабью-Я-П-Пи»? Сел в метро с неизвестной тебе телочкой? Реши уж наконец.
В своей рекламе, налепленной на все газетные автоматы в городе, Шон обещает: «Гарантируется неприменение кёсаку», кои суть «предупреждающие палки», которыми пользуются наставники сото-дзена для фокусировки твоего внимания. Поэтому Шон людей не бьет, а оскорбляет их словесно. Максин уходит после его сессии, чувствуя себя так, словно встретилась один на один с Шэкиллом О’Нилом.
В приемной у кабинета она обнаруживает еще одного ожидающего клиента, светло-серый костюм, бледно-малиновая рубашка, галстук и платок в тон глубоко орхидного оттенка. Какой-то миг она думает, что это Алекс Трибек. Шон высовывает голову, становится весь благорасположенный.
