По крышке застучали кляксы грязи, горсти земли, комья мокрого дерна. Матвей молчал, безгласный в чужом мире. Стиснутое невыносимой болью тело ворохнулось в агонии, в тех последних сокращениях мышц, что так кощунственно похожи на трепет рождения. Гроб наглухо завалило безвоздушным земляным спудом. Мертвые погребли Матвея. «Я проснулся в жизнь», – удивился он.
Резко вздернув голову, Матвей едва не задохнулся, вспотевший и дрожащий. Кондиционер пыхал африканским зноем прямо в лицо. Светляки встречной машины летели в лоб. Прогудел мотор, шершаво вжикнули мимо колеса. Сон отлетал неохотно, не торопясь выпустить глубоко запущенные когти. Все еще дрожа, Матвей приоткрыл окно, подышал темной прохладой. Голова немного прояснилась.
– Кошмар приснился? – посочувствовал Робик.
– Да так…
Разговаривать не хотелось. Сменив его за рулем, Матвей нашел по радио концерт Вивальди из «Времен года». В ушах звучала скрипичная весна восемнадцатого века, в лицо дул весенний ветер двадцать первого, машина двигалась в темпе аллегро. Матвей наслаждался контрастными ночными красками и свежими запахами. Жизнь, черт возьми! И тут, перебивая скрипки, запел телефон.
Кто звонит ночью? На дисплее всплыл чужой номер. Осадив машину возле светоотражающих столбиков, Матвей вышел.
– Приве-ет! – послышался голос Алисы. – Все еще в командировке? Ты внес меня в игнор, а я тебя жду! Сидим с подругой… вот… звоню с ее «сотика».
…Зачем люди придумали этот назойливый вид коммуникации, способный выследить человека всюду, где раскинуты мобильные сети?! Матвей совсем забыл об Алисе.
– Я на дороге, и, между прочим, четвертый час ночи.
– Нам нужно поговорить.
– Приеду, и поговорим.
Кто-то там у нее нашептывал, и она громко известила:
– Мне сделал предложение очень достойный человек.
– Поздравляю.
– Это все, что ты можешь сказать?
– Счастья тебе.
– Я знаю – ты ездил к женщине.
Алиса была далеко. Не по расстоянию – в чужом мире. К чему откладывать разговор? Пусть он будет последним.
– Да, я ездил не в командировку. В тот день, когда я собирался к тебе, позвонила незнакомая женщина и сообщила, что у меня есть ребенок. До этого я не знал.
– О чем не знал?
– О ребенке.
– И ты его нашел?!
– Не совсем его, но… – Матвей отклонил телефон от уха, потому что Алиса завизжала.
– Идиот, дубина, тупица!!! – визжала она. – Больной на всю голову! Тебе моя подруга звонила! Мы пошутили! Ты слышишь?! Это была шутка! Шутка! Вспомни число – первое апреля!
Матвей остолбенел. Этого не могло быть. Этого никак не могло быть. Он не мог поверить, что Алиса разыграла его, он почему-то был убежден, что женщина – любая женщина, даже из ее склочного мира, даже первого апреля не стала бы ради потехи бросаться столь серьезным обвинением, как отказ от ребенка.
– Вы… пошутили?
– Да!!! Да, лох отстойный! Ты что, в самом деле нашел свою бывшую?!
– Алиса…
– А завтра к тебе припрутся сто женщин, которых ты трахал, бабник несчастный, натащат киндеров и скажут, будто они, де-факто, твои!
Ухо Матвея налилось горячим свинцом.
– Все, не хочу тебя слышать.
Что-то разбилось со звоном. Кажется, бокал. Один бокал в наборе когда-то разбил Матвей. Осталось четыре. Еще звон. Три. Два… Он стоял и тупо слушал под аккомпанемент дребезга бокалов Алисины рыдания, не в силах отключить телефон. Матвей всегда слабел, слыша неврастенический женский плач. В такую минуту ему можно было связывать руки веревками, или вить их из него.
– Вы – негодяй, Матвей Михайлович, – внезапно прозвучал в трубке торжествующий голос «первоапрельской» незнакомки. – Вы обернули шутку себе на пользу, чтобы сбежать от невесты!
В оторопи от всего происходящего Матвей промямлил:
– Алиса не была моей невестой.
– Так или иначе, вы – негодяй, – со сценическим пафосом произнесла она. – Вы пренебрегли тонкой, высокой натурой. («Дерьмо, быдло, пэтэушник позорный!» – рыдала где-то в глубине тонкая, высокая натура.) Я предупреждала, что с таким ненадежным спутником, как вы, лучше не связываться, и оказалась права. Алиса уже не ваша, можете не надеяться.
Театральный триумф Алисиной подруги привел Матвея в чувство. И в чувство того, что он – не более чем персонаж комедийного действа. Поэтому он подхватил в той же велеречивой манере:
– Вы весьма обяжете меня, если мы с ней никогда не встретимся.
– Прощайте, – гордо сказала она. – Желаю вам всяческих траблов!
Трибли-трабли-бумс… Наконец-то живая речь в финале. Но спектакль не завершился на этом напутствии: не успел Матвей открыть дверцу машины, как телефон снова призвал к себе его пылающее ухо.
– Неудачник!
– Успеха тебе, Алиса.
– Чтоб ты сдох, чмо!!!
Матвей оставил за ней утешительный прощальный аккорд.
Снова свет фар расстелил впереди белые дорожки с фантастическим узором, вышитым из-под лучей текстурой дороги. Ликуя и злясь, Матвей прокручивал в уме события первого апреля и хвалил себя. Отправься он в тот день к Алисе, подруги бы его не разыграли. Страшно подумать, что бы стало тогда с Федорой и девочкой. И с ним – да, и с ним! Обошлось, слава богу, без скандала и утюгов в голову. Матвей не сомневался, что новый дурман страсти очень скоро прольет бальзам на тонкую натуру Алисы.
В ячейках сотовой сети хранится море разливанное последних фраз. Хорошая все-таки штука эта вездесущая, безучастная мобильная связь!
Проснулась Анюта. Села, сонно потирая глаза, подняла с полу упавшую Пенелопу. Матвей улыбнулся:
– С добрым утром.
Анюта ткнула пальчиком в окно:
– Там еще ночь и звездочки.
– Утро вот-вот наступит. Пятый час.
Она застенчиво попросила:
– Дядя Матвей, остановите машину, пожалуйста.
Рядом деревьев не было, и самому Матвею пришлось бежать вниз до кустов. Забираясь на дорогу, он увидел на краю насыпи фигурку девочки. Над ее головой сияли звезды. Она подала руку, и он поразился малости детской ладошки. Прохладные тонкие пальцы мягко сдавили его ладонь. Все сорок пять семенящих шагов, подстроенных к Анютиной ходьбе, пустота в груди заполнялась чем-то легким, нежным, как звездный свет.
– Я покурю, а ты посиди в машине, хорошо?
– Хорошо… А можно, я на улице немножко постою?
– Немножко можно.
– А курить вредно?
– Вредно.
– Зачем вы тогда курите?
– Действительно, зачем? – смешался Матвей. – Это, Анюта, сила привычки.
