– Живые!.. – выдохнула цыганка слабым голосом, согнулась пополам и осела в песок, а девочка снова сползла в похлебку.
В это время с базара подошли мужчины и, ничего не понимая, уставились на котел с человечьими головами, а головы таращились на них и хлопали мокрыми ресницами.
Поднялся страшный галдеж. Женщины и дети пытались что-то растолковать, но кричали все разом, к тому же начал метаться на цепи и громко скулить медведь, встревоженный переполохом. Старый пузатый цыган со смоляной бородищей – великанский жук-плавунец в кителе с медными пуговицами – отделился от гомонящей толпы. В разинутом рту загорелось золото крупных зубов. Старик оглушительно рявкнул, и люди смолкли, точно рев его перерубил толстую пуповину звуков.
Изочка перепугалась. Сейчас этот дяденька накинется с воплями или, чего доброго, вообще вздует ремнем ее и мальчика! Цыган угрюмо вперился в котел с непривычным содержимым, почесал горбатый нос и закрыл лицо ладонями, будто заплакал. Басиль переглянулся с Изочкой: дело плохо…
Плечи цыгана мелко затряслись. Внезапно сквозь пальцы прорвались раскатистые стенания, рулады и трели. Целую минуту он в полной тишине пел без слов. Взвывал и хрюкал, ржал и кудахтал, с силой набирал воздух и вновь распускал звонкий веер рыдающе-радостных, квохчущих звуков. Так он смеялся. А как прошла эта положенная, очевидно, минута одинокого веселья, берег опять взорвался – теперь уже общим хохотом, и похлебка забурлила, закипела от смеха вокруг Басиля и Изочки. Присев на корточки, издавая звуки небольшого, но шумного скотного двора, старик вспыхивал золотыми искрами в черноте бороды, тыкал пальцем в котел и стучал себя кулаком по колену…
Когда все успокоились, цыганка помогла детям выбраться из котла. Вытирая скользкие Изочкины руки мягкой ветошью, она говорила с мальчиком по-цыгански – то ли ругала, то ли посмеивалась над ним, и вдруг запнулась, а лицо ее резко изменилось. Женщина настороженно, вроде бы нехотя повернула вверх левую ладонь Изочки и оцепенела, засмотрелась, как молодые девушки засматриваются в карманное зеркальце. Потом зачем-то сравнила обе ладони девочки и подняла на нее горестные разноцветные глаза.
– Ай, маленькая, – сказала с близкими слезами в голосе. – Нат бахт тукэ…
[58]
Цыганка зачем-то и сына попросила показать ладони, поднесла ближе к Изочкиным и, держа их руки вместе, словно в беспамятстве закачалась на земле с плачущим лицом, забормотала непонятное:
– Оба потеряете, найдете себя… и потеряете, и нет вам покоя…
– Не говори так! – одернул Басиль.
– Не я говорю, судьба вещает, чяво…
[59]
В костре пылали кинутые внахлест деревянные плашки, подозрительно похожие на те, что покрывали землю на Октябрьской улице, терпкий лекарственный запах шел от вязанки опаленных тальниковых прутьев. На вбитых в землю кольях покачивались веревки со стираным тряпьем. У входа в ближний шатер громоздились предметы, больше подходящие обычному дому, а не легковесному кочевому обиходу – солидный умывальник с керамической раковиной, акварельный пейзаж под стеклом в сусальной раме, облезлое плюшевое кресло на ящиках вместо ножек…
Пестрая цыганская суета производила на Изочку впечатление сплошного праздника. «Жук-плавунец» с сознанием своей значимости восседал на широком бочонке из-под солярки и отдавал какие-то команды ровным, зычным голосом, уже вовсе не напоминающим разноречивый хохот. Быстрые внимательные глаза с королевской благосклонностью обегали табор, примечая, казалось, каждое движение. Люди обращались к старику смиренно, Басиль смотрел на него в молчаливом ожидании. Тот, наконец, удостоил мальчика взором, блеснул улыбкой и показал четыре пальца. Басиль поспешил воспользоваться не высказанным вслух, привычным, но щедрым сегодня разрешением: вылил в деревянную лохань четыре черпака суповой гущи и поставил перед взбудораженным от предвкушения еды медведем.
Похлебка была наваристая и вкусная – Изочка заметила это еще в котле. Цыгане ели, смеялись и шутили, что дети только на вид худые, а на самом деле жирные, потому и вкусно…
В самый разгар веселого пиршества Изочкино ухо вдруг вспомнило торговкино дранье и снова резко запульсировало… над ним раздался гневный мамин возглас:
– А ну марш домой!
Изочка сжалась в испуганный комочек и лишь тут увидела, что солнце повернуло к закату, а на песке лежат охристые тени. Под глазами Марии тоже темнели полукружья теней. Волосы растрепались, ноги были босы, пыльные туфли она держала в руках…
– Мариечка, – прошептала Изочка и замолчала в ужасе, увидев ее стертые в кровь лодыжки.
Мать Басиля мягко сказала:
– Девочка не виновата. Это я позвала вашу дочь в гости.
– Виновата, – устало возразила Мария. – Дикий, неуправляемый, бессердечный ребенок чуть не довел меня до могилы.
– Ничего страшного с вашим воспитанным, добрым, красивым ребенком не случилось, – улыбнулась цыганка. – После ужина мы собирались отвести девочку домой. Я расскажу, как и почему она у нас оказалась…
Они отошли в сторону. Цыганка принялась что-то объяснять, энергично размахивая руками, отчего концы ее вишнево-алой шали взлетали и радостно развевались на речном ветру.
Разговаривали женщины недолго. Мария кивнула, зябко передернула плечами и, не оглядываясь, пошла вверх по косогору. Изочка торопливо распрощалась с новыми друзьями и помчалась за матерью.
Мария не останавливалась, не проверяла, идет ли за ней непутевая дочь. Изочке пришлось бежать за нею вприпрыжку. У безлюдного базара их догнал запыхавшийся Басиль.
– Изочка, твой портфель!
– Ой, забыла…
– Мы ходим по разным дорогам, – выпалил он взволнованно. – Я – ром
[60]
. Ты – другая. Но я буду помнить тебя. И ты меня не забудь. Ладно?
– Ладно, – пробормотала Изочка.
– На бистыр!
– На бистыр, – повторила она как клятву.
– Я хотел бы стать твоим женихом, – жарко зашептал он, нагнувшись к ее многострадальному уху, – но у меня уже есть невеста. Она недавно родилась. Нас только вчера сосватали. Я не люблю ее. Я тебя люблю.
Мальчик коротко взглянул на Изочку невозможно прекрасными глазами, пошарил в кармане штанов и протянул добела отмытую ладонь. На ней лежали три крупные красные ягоды.
– Это помидоры. Они сладкие.
– Сорт такой, – кивнула Изочка. – Спасибо.
– Бахт тукэ.
– Что это значит?
– Счастья тебе.
– Твоя мама что-то похожее сказала.
– Нет, – покачал он головой, – она сказала по-другому. Но я не верю, и ты не верь… Теперь иди.
