– Да, вот видишь, видно, среди них кого-то уже арестовали… – взволнованно поясняет она. – Ведь это очень опасно, я так боюсь за Васю.
– Конечно, все может быть, но Васю голыми руками не возьмешь, он опытный в этих делах человек, знает людей. На рожон не полезет, – успокаивает Мышку Леня.
Марьяна приносит чугунок с горячим зеленым борщом и ставит его на стол.
– А ну, куштуйте, чи понравится мой борщок… Хочь трава вона и есть трава, ну, да я же и щавель кинула, и молодой крапивки, да сметанкой забелила… А вот и по яичку вам до борща, – нарезая толстые ломти хлеба, аппетитно воркует над столом Марьяна.
Леня шумно тянет носом воздух и подвигает свою тарелку.
– Садись, Мышка, сейчас попируем с тобой! Спасибо, Марьяна, борщ замечательный! – попробовав первую ложку, говорит Леня.
– Ешьте, ешьте на доброе здоровьичко!
Марьяна ушла. Леня налил себе вторую тарелку борща и, глядя, как нехотя ест Мышка, покачал головой:
– Ну что ты еле-еле шевелишь ложкой, как кошка лапкой… Эх, нет Васи! Уж он бы заставил тебя съесть все до капельки!
Лицо Мышки залилось нежным румянцем.
– А знаешь, Леня, я только сейчас, в разлуке, поняла, как нужен мне Вася, как мне часто не хватает его…
– А мне и самому не хватает Васи. Правда, мы часто спорили с ним… – щуря глаза, словно что-то припоминая, сказал Леня.
– Так ведь вы спорили из-за Динки, – грустно сказала Мышка.
– Да, из-за Динки. Вася часто придирался к Динке… Он хотел бы вылепить из нее что-то по своему заказу, а это, конечно, не получалось. Помнишь, как сказала ему один раз сама Динка? – Леня с веселой усмешкой посмотрел на сестру. – Помнишь? Она тогда рассердилась на что-то, да как крикнет: «Перестань меня воспитывать, я – Динка и Васей никогда не буду!»
Леня засмеялся и, прикусив крепкими зубами горбушку хлеба, потянулся к кувшину с молоком. Мышка налила ему стакан молока и, подперев щеку рукой, глубоко вздохнула:
– Но в одном Вася все-таки был прав, что никто по-настоящему не воспитывал Динку.
– Как это не воспитывал? Мама не воспитывала? – удивленно спросил Леня и, резко отодвинув стакан, встал. – Да мама всех нас воспитала, одним только собственным примером! Да что я, что Динка – кем бы мы были, если б не мама! Напрасно ты все это говоришь, Мышка! Какое еще воспитание нужно? Да я бы голову оторвал тому, кто хоть на полмизинца изменил бы мою Макаку! – с юношеским негодованием закончил Леня.
Мышка, испуганная его горячностью, вдруг неудержимо звонко расхохоталась.
– Ну и терпи, – говорила она сквозь смех, – я тоже буду терпеть… и все мы, потому что другую Динку мы не хотим!
– Конечно, не хотим! – усмехнулся Леня. – Ну представь себе хоть на минуту такой паршивый сон, в котором Динка вдруг появляется тихой, послушной, вежливенькой девочкой. Да я бы с ума сошел, честное слово, съехал бы со всех катушек!
Мышка снова расхохоталась.
– Ты и так съедешь! Можешь не беспокоиться…
Оба вдруг развеселились, и Леня, прищелкнув пальцами, весело сказал:
– А какую новость я вам привез! Такую новость, что вы с Динкой запрыгаете от восторга!
– Такую хорошую? Да? Ну так говори скорей! – заволновалась Мышка.
– Э, нет! Без Динки нельзя! Это надо при ней рассказать. Я всю дорогу представлял себе, как она вскочит и повиснет у меня на шее! Только что же она, Динка? Куда они пошли? – снова нахмурился Леня, стоя у перил и глядя на тропинку, уводившую в естественную аллею и дальше, к пруду.
* * *
А около пруда стояли два человека, и старший из них с потемневшим лицом взволнованно допрашивал:
– Кто тебя?
– А откуда ты знаешь… – начала было Динка, но Хохолок перебил ее:
– Я знаю тебя, и этого мне до-достаточно!
– Я думаю, – усмехнулась Динка. – Но все-таки ты же слышал, что я упала, зацепилась за ветку…
– Я все слышал и спрашиваю: кто тебя? Говори, потому что я все равно узнаю, и не жить мне на свете, если я этому негодяю не размозжу в черепки всю его башку! – вспыхнув, закричал Хохолок.
– Ой, тише, тише! – замахала руками Динка. – Ты совсем с ума сошел! Тут некого бить. Ты понимаешь, некого бить! Я сама виновата…
– Как это сама виновата? Сама себе разбила голову? Да что я, по-твоему, круглый дурак?
– Ой! – закрывая глаза и хватаясь за сердце, продолжала Динка. – Да выслушай ты сначала всю историю! Ведь я тебя так ждала… Ну пойдем, сядем на скамейку. Только не смей меня прерывать. Что ты, как баба, всякой царапины пугаешься?
– Да к-какая баба, у тебя же полголовы отхвачено… – снова начал было Хохолок, но Динка сердито толкнула его к скамейке и, усевшись рядом, начала по порядку свой рассказ об убийстве Якова, о поющей в лесу скрипке, о поисках Иоськи и о своем ночном путешествии в лес.
Рассказывая, она так волновалась и так снова горячо принимала к сердцу свою клятву, данную несчастной Катре, что губы ее начинали дрожать и с ресниц по осунувшейся щеке быстро-быстро спрыгивали капельки слез.
– Но дай мне слово, – говорила она, подходя в рассказе к началу путешествия в лес, – дай мне слово, что ты не пикнешь и не станешь никому угрожать.
– Хорошо, даю слово, что не стану угрожать, – послушно повторил за ней Хохолок, осторожно вытирая своим носовым платком мокрые щеки подруги.
На пруду было тихо-тихо, даже птицы и лягушки не решались нарушить эту тишину, в которой слышался только прерывистый голос Динки.
– И вот, ты понимаешь… Они же все несчастные… И этот Жук тоже… и Рваное Ухо… Их и так много били… они же воры… Но я должна спасти Иоську, а он любит Цыгана, вот этого Жука… и не захотел ко мне… И мне нужно посоветоваться с тобой, что делать, а ты кричишь какие-то глупости. Ну кого тут убивать, подумай сам! – горячо закончила Динка.
– Мне думать нечего. Я этого простить не могу, будь он хоть трижды сирота, этот Жук… И это не твое дело, как я с ним поступлю, а Иоську привезу к тебе. Вот и все!
– Нет, это не все! – твердо сказала Динка, вставая со скамейки и отбрасывая от себя руку Хохолка с зажатым в ней носовым платком. – Это не все! А вот когда ты сейчас же, немедленно уедешь и забудешь навсегда, что жила на свете вот такая Динка… – Она дважды стукнула кулачком себя в грудь и гневно повторила: – Вот такая Динка… тогда будет все!
Хохолок тоже встал.
– Так никогда не будет, – спокойно сказал он. – И ты это хор-рошо знаешь… – Он сильно заикался, словно с трудом одолевал каждое слово – с таким трудом, что даже на гладком загорелом лбу его появились бисеринки пота. – Я сделаю все, что ты хочешь, но дай мне слово, что одна ты никогда больше не пойдешь туда.
– Конечно, я не пойду одна! Я пойду с тобой или с Леней.
