– Пойти с тобой? – спросил Хохолок. Она кивнула головой.
Но во двор вбежал Леня. Он был без шапки, в расстегнутом пальто.
– Макака! – крикнул он и, прислонившись к двери, закрыл руками лицо.
В доме царила паника.
Вася заявил в полицию о пропаже на контрактах девочки и мальчика. Описывая Динкины приметы, он так волновался, что не мог говорить. Марина и Леня всю ночь бегали по опустевшей площади контрактов, стучась в закрытые павильоны и расспрашивая сторожей.
Динку напоили горячим чаем и уложили в постель, оставив всякие объяснения на завтра. С Хохолком было иначе.
Его встретил отец.
– Где вы были? – сурово спросил он.
Мать от тревоги и страха за сына стояла с помертвевшим лицом.
– Где вы были? – повторил отец, снимая ремень.
Хохолок молчал.
Три дня не показывался Хохолок. Динка бегала по двору, заглядывала в его окна; идти к ним домой она боялась. На четвертый день ей удалось подкараулить мать Хохолка.
– Отец очень бил его… – грустно качая головой, сообщила мать.
– За что? Ведь это я во всем виновата! – всплеснула руками Динка.
– Кто виноват, не знаю, а ответчик он, – сухо сказала мать Андрея.
Динка побежала домой. Плача, она рассказала во всех подробностях свое путешествие к цыганам.
– Он не виноват! Он все время сидел со шкворнем около меня, – всхлипывая, повторяла она.
Марина пошла к Коринским. Отец Андрея, Степан Никанорович, встретил ее сухо, придвинул ей стул, но сам не сел, давая этим понять, что разговор будет коротким.
Марина, волнуясь, рассказала все, что произошло на контрактах и в цыганском таборе.
– Ваш сын вел себя как настоящий рыцарь, – торопясь и волнуясь, сказала она.
По лицу старого рабочего пробежала презрительная усмешка.
– Мне не нужно рыцарей. Я не воспитываю барчука. Мне нужен честный рабочий человек с понятием, кого нужно защищать, а кого не нужно.
Марина вспыхнула:
– Я понимаю. Он, конечно, не оправдывал ее сумасбродство, но все же не бросил свою подругу. А вы били его за этот самоотверженный поступок.
– Да, бил. И он не сказал мне ни слова. – Степан Никанорович провел ладонью по лицу; в темных, как у Андрея, глазах его промелькнула улыбка, в голосе послышалась гордость и удовлетворение. – Ну что ж… Значит, крепок мой сын, коли молчал.
– Я не бью детей, – чувствуя его упрек, тихо сказала Марина.
– Вот они и творят чудеса. Барское воспитание, – усмехнулся Степан Никанорович. – Ваше дело другое, – небрежно добавил он, махнув рукой.
Марина возмутилась:
– Послушайте, за кого вы меня принимаете?
Чувствуя себя какой-то легкомысленной барынькой в глазах этого строгого, степенного рабочего, Марина начала говорить ему о себе, о муже… Она говорила о том, как трудно ей одной воспитывать детей, как необходим им отец.
Степан Никанорович сел. Они разговорились.
– Вы давно работаете в «Арсенале»? – спросила Марина.
– Я, можно сказать, потомственный рабочий. Андрей тоже будет рабочим, как только кончит реальное училище. Я хочу, чтобы он узнал жизнь рабочих, так сказать, на собственной шкуре. А потом он сможет учиться дальше, я препятствовать не буду!
Степан Никанорович говорил осторожно, словно не вполне доверяя своей собеседнице. Марина это почувствовала и встала.
– Я надеюсь, что когда-нибудь мы познакомимся ближе. Помните, что я всегда готова помочь вам всем, что в моих силах.
– Ну что ж, – просто сказал рабочий. – Может, когда-нибудь и понадобимся друг дружке. Только уж девочку свою вы держите в руках, – провожая Марину, добавил он.
Динка с нетерпением ждала мать. Марина пришла расстроенная, молча опустилась на стул и прижала холодные ладони к пылающим щекам.
– Ну что? Мамочка, что? – в тревоге спрашивала Динка.
– Боже, какого стыда я натерпелась… Никогда в жизни не приходилось мне быть в таком положении, – простонала Марина.
Динка бросилась к матери:
– Из-за меня? Да? Мамочка!
Марина кивнула головой.
– Мама, клянусь тебе, что это последний раз! Последний-распоследний! Мамочка! Я сама не знаю, что со мной бывает! Меня словно вихрь какой-нибудь поднимет и несет!
– Так для этого человеку даны воля и разум! Чтобы всякий вихрь не хватал его за шиворот и не тащил куда попало! – с возмущением и горечью сказала Марина.
– Мамочка…
– Ну что «мамочка»? Что «мамочка», Дина? Я сидела как девчонка и слушала эти суровые слова старого рабочего. Как девчонка!
Она передала Динке весь разговор с отцом Андрея.
Динка сидит, опустив голову и молча перебирая руками влажную траву. Рядом, тихонько всхрапывая, пасется Прима. Свет месяца падает на Динкину голову, на одинокую березу. Дрожат на березе листья.
«Что же я сделала тогда? Предала Хохолка, опозорила мать… Каялась, кляла себя и плакала…»
– Грош мне цена! – сурово говорит Динка. – Какой я была, такой и осталась! Грош мне цена! – гневно повторяет она и, ухватившись за гриву, вскакивает на лошадь. – Моя жизнь никому не нужна, но я не потрачу ее зря! Я буду бить всех Матюшкиных, бить, пока не убьют меня! Мы вместе будем бить – я, Жук и Рваное Ухо! Вот как мы будем! Вперед, Прима!..
Леня стоит на дороге, не зная, куда идти, где искать Динку. Мышка тоже не спит, и оба они чувствуют себя виноватыми. А месяц уже высоко, и на дороге слышен топот.
– Макака! Макака… – шепчет Леня, снимая с лошади свою подругу. – Прости меня, прости…
И Динка снова запутывается в себе самой, в своих близких. Ах как трудно жить на свете, когда тебе пятнадцать лет, когда твой ум еще не окреп, а жить чужим умом тебе уже не хочется!
Глава 24
Сообщница
На станцию едут вчетвером. Леня правит, Мышка и Марьяна рядышком на сиденье, а Динка у них в ногах. Леня, Динка и Мышка безразлично и молча смотрят на дорогу; они не выспались, и на душе у всех троих нарастающая тревога за мать. Болтает одна Марьяна:
– Ой и смеху было в экономии! Бабы та девки обреготались з нашой Динки! Як вона в того жениха горшками паляла!..
Марьяна говорит и смеется одна, Леня не поворачивает головы, Динка смотрит вниз, Мышка насильственно улыбается из любезности, и Марьяна переходит на насущный вопрос о купле кабанчика:
– Як попадется на базаре хорошенький поросеночек, дак куплю, Ефим каже – нема чем годувать, но я все единственно куплю! Пока лето, буду нарезать ему травы та крапивы, трохи присыплю отрубями, а там к осени картопля поспеет… Зимой все сгодится.
