«…И стоит много лет, только мохом одет…» – припоминает очарованная Динка.
– Лень, Лень, а как же пройти туда, на этот камень? – спрашивает она с замиранием сердца.
Ленька усаживается на траву и задумчиво жует травинку.
– Я знаю как, только не скажу…
– Почему не скажешь? – шепотом спрашивает Динка.
– Потому не скажу, – медленно говорит Ленька, – что ты девчонка маленькая, сболтнешь кому-нибудь, похвалишься и выдашь это место.
– Не похвалюсь я, Лень! Не выдам я! – лихорадочно цепляясь за него, уверяет Динка. – Разве я сыщик какой-нибудь? Я не сыщик! Нет! – В голосе ее слышится обида и гнев. – Я не сыщик! – топая ногой, кричит она на Леньку.
– Хорош сыщик! – усмехается Ленька, забавляясь ее гневом. – Сыщик – это Нат Пинкертон, пять копеек за выпуск! А ты куда годишься с оборкой энтой?.. Ну, чего разобиделась? Занозистая какая! Утес ей понадобился! Ну, прыгай головой вниз!
Динка тоскливо оглядывается на камень… Леньке становится жаль девочку.
– Ладно, – мрачно говорит он, – я поведу. Только слышь, Макака… Задумал я убечь от хозяина, а деться мне некуда, кроме этого места. Скажешь кому – пропал я.
Динка отчаянно мотает головой.
– Ну, посиди тут.
Ленька раздвигает соседние кусты, расшвыривает кучу валежника, отодвигает в сторону тяжелые камни и вытаскивает из земли широкую крепкую доску.
Подтащив ее к краю обрыва и перекинув через трещину, он долго пробует крепость доски ногой, потом смело шагает на середину и, схватившись за ветку сухого дерева, перепрыгивает на утес.
– Вот как я! – весело говорит он, глядя на оробевшую Динку. – Теперь можешь идти! Тут твоих три шага, не больше. Только вниз не гляди. Боишься?
– Боюсь, – сознается Динка.
– Ну, боишься, так посиди маленько; а обвыкнут у тебя глаза, тогда и перейдешь.
– Ладно, – соглашается Динка, усаживаясь на край доски. «Как же атаман переходил туда? Тоже по доске или просто прыгал? – думает она. – Наверное, просто разгонялся и прыгал – ноги у него большие, длинные. А у меня ноги маленькие и не очень длинные, мне не допрыгнуть, а надо по доске…»
Ленька дважды переходит на обрыв, потом обратно на утес – проверяет доску.
– Ну, обвыкли глаза? – спрашивает он.
– Нет еще, – вздыхает Динка. – Доска-то… она качается…
– Ну, а что ж такого? Это ведь не сходни. Ну, обвыкай еще, – соглашается Ленька и снова переходит на утес. Остановившись на самом краю его, он выжидательно смотрит на Динку и, вытянув почти до середины доски руку, ободряюще говорит: – Вот и рука моя. Шаг шагнешь и хватайся.
Динка крепко сжимает зубы и встает на доску, но взгляд ее падает вниз, и она снова усаживается на обрыв.
– Ну, что же ты? – разочарованно спрашивает Ленька, опуская руку.
– Вниз поглядела… – жалобно оправдывается Динка.
– Ну вот какая! Я же сказал: не гляди! – с досадой говорит Ленька.
Динка снова встает на доску.
– Давай руку! – решительно говорит она. Ленька напряженно вытягивается вперед.
– Шагай – раз! Шагай – два! – считает он, подхватывая на середине доски Динкину руку и осторожно переводя ее на утес. – Вот и все!
– Все! – облегченно говорит Динка и громко смеется от радости.
– Ну, теперь не страшно! Обходи за мной камень, тут у меня скрытное жилье есть. Не жилье, а настоящая пещера Лихтвейса! – хвастливо говорит он.
Динка трогает поросший мхом и кое-где пожелтевший камень с дырочками на поверхности.
– Полезем на него! – просит она.
– Полезем! – соглашается Ленька. – Только с другой стороны, тут не влезть.
Они обходят камень и, карабкаясь по сухим веткам поваленного дерева, взбираются на самую верхушку.
– Здесь атаман Стенька Разин сидел? – шепотом спрашивает Динка, усаживаясь рядом с Ленькой на зеленый мох.
– А где же больше? Самое место ему тут! – говорит Ленька. – А посидевши, конечно, спать лег. И знаешь, где спал?
– Где?
– А в той пещере, что я сейчас говорил, – таинственно сообщает Ленька и стучит ногой по камню. – Вот под этим самым камнем…
– Под нами? Но ведь он не спал, а думал… – сомневается Динка.
– Когда думал, а когда и спал… – задумчиво отвечает Ленька. Динка смотрит на Волгу, на бегущие по ней пароходы, на длинные плоты…
– «И утес-великан все, что думал Степан, все тому смельчаку перескажет…» – тихо говорит она и робко спрашивает: – Перескажет нам что-нибудь утес, Лень?
– Перескажет, – уверенно кивает головой Ленька. – Я и песни твоей еще не знал, а как приду, бывало, сюда, и чтой-то мне вроде кто нашептывает в уши: «Беги, Ленька, от хозяина али возьми камень и убей его! Не убьешь ты его, так он тебя убьет!»
– Убей ты! – хватая его за руку, просит Динка.
– Убить человека непросто. Сроду никого не убивал я… Лучше убечь… Это я так, к слову сказал: вроде сила у меня тут такая является!
– И у меня сила является, – шепчет Динка, сжимая свои кулачки. – Это нам с тобой от Стеньки Разина, да?
– Может, от него, а может, от чего другого. Нет тут над человеком кулака, и расправляет он себя, как орел крылья! – Ленька встает и, упершись рукой в бок, гордо оглядывается. – Вот убегу я и, как орел, буду жить тут! Сам себе хозяин!
– Беги, Лень! Я тебе хлеб приносить буду! И денежек принесу! – горячо обещает Динка.
Ленька снова усаживается рядом с ней:
– Откуда ты денег возьмешь? Своих у тебя нет, а красть я тебе никогда не посоветую. Слышь, Макака? Сроду не кради ничего! Я воров много видал – руки у них скрючены, а глаза ровно волчьи, так и бегают, так и бегают! Сохнут они от воровства, жулики-то.
– А почему сохнут? – со страхом спрашивает Динка.
– А потому, что все ж они люди, а ни рукам, ни глазам покою нет и воровской хлеб на пользу не идет, вот и сохнут… Совесть как возьмется за человека, так она его всего искорежит, – с глубокой убежденностью говорит Ленька. – А ты и вовсе девчонка маленькая, мелкая сошка, пропадешь совсем, если красть будешь! – строго добавляет он.
– Я не буду красть, Лень…
Динка хотела б сказать, что она возьмет у мамы и хлеб, и денежки, что мама у нее добрая-предобрая, что она сама пожалеет его, Леньку, и, может быть, даже насовсем возьмет его к себе…
Но, вспомнив с горьким сожалением, что она в глазах Леньки сирота, несчастная, брошенная девочка, что именно поэтому он пожалел ее и побил ее врагов, Динка замолкает. Она боится сознаться, что у нее есть мама… Ленька может подумать, что она вообще лгунья, и пожалеть, что показал ей утес.
