– О чем?
– Ни о чем. – Он потряс головой, как собака, выбравшаяся из моря. – Ни о чем. Может, мы ее слишком рано открыли.
Я извернулась поглядеть на него, придерживаясь одной рукой за его спину, чтобы не упасть. Другой рукой я снова взяла его за локоть.
Месяц назад я не хотела никаких воспоминаний об этом лете. Теперь я уже не уверена. Я начинаю вспоминать, что в каждом уравнении есть две стороны.
– Томас. Слушай. Здесь пусто, ну и что? Можно положить что-нибудь новое. Сделать капсулу времени для тебя и меня – таких, как мы сейчас.
Он повернулся и тоже взял меня за локоть. Теперь ни один из нас не мог двинуться без того, чтобы оба не потеряли равновесие. Наверно, лицо у меня было такое же серьезное, как и у него. Мы глядели друг на друга, и мне хотелось спросить: «Кто ты на самом деле? Почему ты вернулся?»
– А какие мы сейчас? – одновременно спросили мы.
– Телепатия, – сказал Томас. Его ослепительная улыбка могла поджечь на фиг всю эту яблоню.
Небо вдруг заволокло тучами, снова пошел дождь, а через минуту хлынул уже настоящий ливень.
Сверкнула молния, мелькнув даже среди листвы и отскочив от очков Томаса. Сразу же длинно и глухо зарокотал гром.
– Го! – Томасу пришлось перекрикивать шум грозы, хотя нас разделяли какие-то дюймы. – Надо убираться с этого дерева!
Снова сверкнула молния. Я едва видела – дождем заливало глаза, – но кивнула. Я по-прежнему одной рукой обнимала его за талию, а он держал меня за локоть. Если один из нас двинется, оба упадем.
– Я тебя сейчас отпущу, – прокричал Томас. – Отскакивай назад. На счет три!
Инстинкт подсказал не ждать и прыгать – я соскользнула по стволу, оцарапав живот о кору. Узел волос очень удачно наделся на сучок, и я ощутила болезненный рывок за волосы. В небе снова загромыхало. Томас, обрушившись откуда-то с высоты, схватил меня за локоть, едва оказавшись на земле.
– Ты не досчитала до трех! – проорал он, другой рукой откидывая с лица мокрые волосы.
– Ты тоже!
Мы бросились бежать, смеясь, толкаясь и хватая друг друга за руки. На пороге моей комнаты стоял как часовой Нед, сложив руки на груди, в насквозь промокшей меховой куртке. Он выглядел как Умляут, потерпевший поражение в драке с белкой.
– Алторп, – зыркнул он на Томаса, который отпустил мою руку, отчего вид у Неда стал еще злее. Что ему не нравится? – Только что имел приятный разговор с твоей мамашей – она, кстати, на трубке, жаждет с тобой поговорить.
* * *
Пока Нед чуть не за шиворот тащил Томаса через сад, я свернулась на кровати с дневником Грея пятилетней давности. Листая осень и зиму после отъезда Томаса, я искала разгадку, упоминание о капсуле времени, хоть что-то. А вот что я нашла:
«Пруд замерз, утки катаются по льду. Волосы Г. отросли почти как у Неда. Она по-прежнему очень похожа на Каро».
Я бросила дневник на кровать, подошла к зеркалу и села на пол. Фотография меня с мамой приклеена скотчем в углу. Волосы, еще влажные от дождя, скручены в узел на макушке; когда я стянула резинку, они рассыпались по спине влажными волнами. Из зеркала на меня смотрела незнакомка.
– Что скажешь, Умляут?
– Мяу?
Я рассматривала свое отражение и лицо матери на снимке. Кто я?
Я та, которая ужасно боится сделать выбор. Я десять месяцев ждала Джейсона. Я пять лет молча ждала Томаса. Я нарисовала Колбасу и ни разу не сказала Соф, что бросаю рисование. Я плыву по течению, я не принимаю своих решений. Я позволила волосам отрасти.
Я намотала влажные волосы на руку. Они казались мне лишними, с ними я не была собой. Я открыла капсулу времени и прыгнула, не дожидаясь счета «три», – это та я, которая напивается на пионах и сушит нижнее белье на дереве. Возможно, я все же напишу эссе для миз Эдеванми.
Я хочу сбросить траур.
Отрезать волосы вдруг стало необходимостью планетарного масштаба. Мы с Умляутом шлепнули друг друга лапой о ладонь, я выскочила под дождь и пробежала по нашим джунглям, сразу же споткнувшись о корень ежевики и глубоко ободрав щиколотку. Scheisse! Это бардак дождется у меня огнемета!
С мокрой гривой и диким сердцем я ворвалась в кухню, где за столом сидели Джейсон с Недом. Нед играл на акустической гитаре. Изо рта у него, как сигарета, свисала половина горячей пасхальной булочки.
– Рок-н-ролл, – показала я Неду сразу оба больших пальца. Джейсону такого жеста не досталось – я решила, что между нами все кончено. Он заявил, что мы друзья. А вот как раз друзьями мы никогда не были, так уж сложилось. – Пасхальные булочки пекут на Пасху, а сейчас июль.
Больше того, конец июля. Через две недели вечеринка Неда, а еще через две недели годовщина смерти Грея. Потом учебный год, и время начнет исчезать. Оно уже исчезает.
– Если ищешь своего донжуана, он у себя в комнате, – сообщил Нед, будто я рылась в поисках Томаса в выдвижном ящике со столовыми приборами. По-моему, Джейсон смотрел мне в затылок, когда я вспыхнула до корней волос от бестактного высказывания Неда, – а может, не смотрел и ничего не заметил. О боже, ну неужели трудно класть ложки на место?
– Я подрядил его на вечеринку, – прибавил Нед. – Мы задумали здоровый крокембуш
[25]
.
– Эй, Готти, ты видела приглашения в «Фейсбуке»? – сказал Джейсон, когда я обернулась. Втягивает меня в свой круг. – Мег собирает крутую…
Я вышла из кухни, пока он еще говорил, – я нашла ножницы и возвращалась в свою комнату, прорубая себе путь через промокший сад, пиная попадавшиеся под ногу кусты. Хоть бы все это исчезло: волосы, вечеринка, сад, Джейсон, тоннели во времени и само время, дневники, смерть – особенно смерть. С меня ее хватит до конца жизни.
В своей комнате я чувствовала себя как в гробу.
Чик!
Я рассчитывала: одно быстрое и плавное движение ножниц, и я смогу выбросить свою печаль в корзину. Руки Джейсона в моих волосах, его губы на моей шее, девушка, которой я была, есть и буду, кем бы она ни была. Были – и сплыли.
Реальность малость отличалась. Можно сказать, отличилась. Я собрала волосы в хвост, завела ножницы за спину, послышался скрип – и ножницы заклинило. Я дергала за кольца изо всех сил обеими руками – бесполезно. Застряли.
С бьющимся сердцем я ощупала затылок. Стало ясно, что я только на треть разобралась с волосами, но теперь так уже не оставишь, придется довести дело до конца. Да вот только я не могу. Открыть. Ножницы.
Прядь волос длиной до подбородка вырвалась на свободу.
Умляут ходил кругами по дневникам и протяжно орал.
– Не помогает, – пропела я ему.
Лицо горело, хотя никто, кроме котенка, не был свидетелем моего позора. Не было Соф, которую можно позвать, как в тот раз, когда я пробрила сросшиеся на переносице брови вместо того, чтобы их выщипать: я ее бойкотирую. Зачем я так? Оставив ножницы висеть на волосах и поддавать мне по спине, я бросилась к телефону и ответила сразу на все ее сообщения, набирая лихорадочно-быстро, торопясь как на пожар:
