Первуша руки-ноги ощупал. Так и есть – переломы. Мужики общими усилиями телегу на колеса поставили, один лошадь под уздцы взял, к мужику подвел. Осторожно пострадавшего в телегу уложили, на дно. Шумиха улеглась, все по делам направились. Мужик лошадь с телегой к воротам подвел, за ними изба в поверх видна. Изрядная изба, сразу видно – не бедствует. Из калитки баба выскочила, к пострадавшему подскочила:
– Ой, лихо!
– Молчи, Авдотья, ворота отопри. Чего на улице голосишь, как по убиенному? Аки вдова.
Женщина рот ладонью прикрыла, метнулась во двор, ворота открыла. Мужик, что лошадь вел, поводья бросил:
– Ну, дальше сама, своих дел невпроворот.
Первуша за телегой во двор вошел. Покалеченный голову повернул:
– Ты чьих будешь? Не признаю.
– Знахарь я. На моих глазах телега перевернулась. Помочь хочу.
– Тогда помогай.
Супружница покалеченного уже ворота закрыла. Первуша к ней обратился:
– Палки нужны небольшие и тряпицы.
– Сейчас холопов кликну, в избу хозяина перенесем.
– Сначала я помощь окажу, а потом в избу. Не то хуже ему будет.
Хозяин прикрикнул на жену:
– Делай, что знахарь велит!
Супружница за холопом сбегала, тот отвел Первушу в дровяник. Подобрали тонкие поленца. Первуша их топором расколол на тонкие плашки. Первым делом места переломов обездвижить потребно, как Коляда учил. Да и сам Первуша уже переломы не раз лечил. Только для этого у Коляды лубки были – большие куски сосновой коры. Но и плашки деревянные сгодятся. Первуша тряпицами плашки на места переломов с двух сторон наложил. Повязку поверх штанов сделал. С помощью холопа хозяина, поддерживая с двух сторон, практически внесли в избу, на лавку уложили.
– Может, баню ему истопить? – нерешительно сказала Авдотья.
– Ни в коем случае! Хуже будет. Лед в леднике есть ли?
– А как же!
– Несите сюда.
Хозяин к холопу:
– Чего застыл? Аки не слышал? Ведро льда сюда.
Ледник в каждом солидном дворе был, обычно в подвале под амбаром. Лед зимой с рек вырубался. Зимой он и так лежал, в теплое время года его укрывали опилками. На леднике сохраняли рыбу, мясные туши. Даже если в избе едоков много, за день свинью не съешь. А на льду мясо неделю не портилось, особенно если сверху накрыть листьями хрена да крупной солью слегка присыпать.
Первуша доставленный лед в тряпицы уложил – да к местам переломов. Холод не даст отекать, боль утихомирит. Через время хозяин постанывать перестал – получшело ему.
– Ты откуда взялся, знахарь?
– Пришел из Ельца. У бортника живу.
– Это не ты ли медом торговал?
– Как есть я, с дочкой бортника.
– Так помер он зимой.
– Пасека-то осталась.
– Так ты родственник ему?
– Дальний.
Приврал Первуша, но не выгоды ради, а для пользы.
– Пойду я, хозяин.
– Погоди. А мне-то как быть?
– Лежать надо. Кости сломались, им срастись надо. Иначе хромать всю жизнь будешь.
– Коли знахарь, пригляди. А я в долгу не останусь.
– Тогда дня через три-четыре жди.
– Меня Шемякой звать, купечествую.
– Да я по избе уже понял. Прощевай, Шемяка.
– Авдотья, дай пирога знахарю. Человек помог в трудную минуту, ценить надо. Остальные-то разбежались.
– И вправду! Что же это я!
Авдотья в поварню кинулась, вернулась с корзинкой, внутри – в тряпицу завернутый пирог.
– Благодарствую, – кивнул Первуша.
На торг уже не пошел, расхотелось. Зато на хуторе подарок купеческий на стол выложил. Пирог свежий, рыбный да с приправами. Съели моментом. Уж потом Купава спросила:
– Где взял?
– Купчиха дала, Авдотья именем.
– Слышала про такую, но не видела никогда.
– Сам-то купец ногу и руку сломал, лошадь понесла, телега перевернулась.
– Лихо-то какое! А ты при чем?
– Так знахарствую помаленьку. Плохо только, трав нет.
– Полно вокруг, собирай.
– Э! Каждой траве, корешку – свой срок. Завтра по лесу пойду. Пособираю.
– А я меда три туеска накачала, – похвасталась Купава. – Жидкий еще, а пахнет!
– Будет что продать-обменять. На зиму себя пропитанием обеспечить сможешь.
– Себя? – голос Купавы упал. – А ты не останешься?
При последнем слове голос ее задрожал, на глазах слезы выступили.
– Хутор не мой, ты жить не приглашала. Кто я здесь? Непрошеный пришлый гость. Помог маленько, пора и честь знать.
Купава на колени встала:
– Не уходи, живи – сколь душе угодно!
– Поднимись! Негоже женщине в ноги мужчине падать. Чай, не князь я.
Купава зарделась, встала.
– Я при тебе хоть наелась досыта впервые со смерти тятеньки любимого.
Первуша девочку по голове погладил. Досталось сиротке! Одеть бы ее еще. В обносках ходит. Только где денег взять? У них даже полушки медной нет. А понева денег стоит, за мед ее не отдадут.
Каждые три-четыре дня он посещал купца. Нога и рука заживать стали, боли не беспокоили. Спустя две седмицы Шемяка по избе ходить стал, опираясь на два костылика, а еще через седмицу уже на одну палку прихрамывал. Но рад был, что передвигается. Лежать для человека деятельного – сущее мучение. Настал день, когда купец счел, что здоров.
– Благодарствую, Первуша-знахарь. Молод ты, я бы даже сказал – юн. А опыт не по годам имеешь. Если худо будет, к тебе обращусь. А теперь прими от меня подарок. Всякий труд, он оплаты требует.
По знаку купца супружница его Авдотья башмаки новые внесла.
– В поршнях ходишь, что на ладан дышат. Не пристало знахарю. Обуй, примерь подарок!
Первуша подарок в руки взял. Кожей башмаки пахнут, мягкие, да с каблуками невысокими. Дорого такие стоили, не все могли позволить себе купить. Первуша один обул, другой. Мягкая, хорошо выделанная кожа сразу форму стопы приняла. Нигде не жмет, не давит. Только на каблуке непривычно, вроде ростом выше стал. И башмаки, как поршни, на одну ногу: левая – правая, разницы нет.
– Пройдись!
Первуша прошелся. Необмявшаяся кожа поскрипывала, слух лаская.
– За подарок спасибо, Шемяка.
– А это от меня, – купец протянул монету.
– Побойся Бога, Шемяка! Ты уже отдарился. Все же не новую ногу я тебе приладил, а покалеченную подлечил.
