– Это несправедливо! – заявила она, когда мы забрались в машину и тронулись в обратный путь. – Ты всю жизнь о ней заботился. Я же все видела… А потом она оставляет тебя одного, но надеется, что ты по первому же ее звонку все бросишь и помчишься ее выручать.
Алиса, по-видимому, не на шутку рассердилась и хотела продолжить в том же духе, но, вздохнув, сказала:
– Извини, я пьяна.
Я улыбнулся:
– Нет, не пьяна. Ты права. Так оно и есть.
– Невесело.
– Бывает.
Мы задержались у дверей ее квартиры. Я снова извинился и пообещал вернуть деньги за ужин в ресторане. Алиса сказала, что все это сущие пустяки. Кожа ее руки побелела там, где она касалась косяка двери.
– Я хочу кофе, – сказала Алиса. – Будешь кофе?
Она жаловалась мне на мою сестру. Она заплатила за наш ужин. Она надела сегодня платье. Вскоре мы можем остаться без работы. Спрашивая о кофе, она прищурилась. Это была Алиса. Если я переступлю порог ее квартиры, наши отношения уже не будут прежними, но я рискнул… Я наклонился… Ее губы оказались теплыми и мягкими. Целоваться она умела, пожалуй, лучше меня. И в этом Алиса меня обскакала.
Ее спальня представляла собой мешанину практичности и фантазии. Массивный стол, изготовленный из твердой древесины, стоял у стены. На опрятных полках выстроились в идеальном порядке книги и фотографии в рамках. У окна стояла небольшая абстрактная скульптура из раковин литорин, потолченных раковин лунных улиток и малюсеньких щитов мечехвостов. Только родившаяся на побережье девушка может увидеть красоту в подобного рода творении. Впрочем, скульптура была тут к месту. Кровать была словно из другого мира: гора подушек, разные ткани, разные размеры, разные оттенки розового…
Я рассмеялся, но затем ее руки обвили мои плечи и толкнули меня на кровать. Падать было просто восхитительно. Застежки, кнопки, пуговки, крючки, а потом кожа… Да, веснушки на ее груди были не менее сексуальными, чем на пупке, на шее и между бедрами. А затем учащенное дыхание и прикосновения, исследование тех частей тела, которые мы скрывали друг от друга. Мы теперь общались только шепотом, даже наш смех был приглушенным, скрытным… Ее рука гладила мою спину.
– Привет, – сказала она.
– Привет.
Вкус и страстность наших тел.
Алиса спала на своей стороне кровати, согнув колени так, что они почти касались ее груди. Я помнил, что она засыпала в такой позе, будучи ребенком, когда мы все вместе загорали на пляже. А я лежал без сна, думая о звонке Энолы, о журнале, о доме, о моей работе. Если я потеряю работу, я потеряю дом. Что бы я ни говорил Фрэнку, продавать дом я не собирался. Частичка моих родителей жила в стенах этого дома. Мне нужны деньги. Время. Мне следует позвонить по телефонам, которые пришлет мне Лиза. На столе стояла в рамке фотография Алисы в подростковом возрасте. Девочка держала в руках огромного луфаря. На вид ей было лет тринадцать или около того. В то время она еще носила челку. Снимал, должно быть, Фрэнк. Хотя его и не было на фотографии, я ощущал, как он смотрит на меня, отражаясь в улыбающемся лице Алисы. Мне бы следовало ее обнять, но я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Я переспал с дочерью Фрэнка.
– Проснулся? – Ее голос был сонным и счастливым.
– Нет.
– Лгунишка. Я слышала, как ты барабанил пальцами по изголовью кровати. Ты такой недотепа.
– Извини.
– Из-за чего волнуешься?
– Ни из-за чего.
– Тем хуже.
– Я не хотел тебя будить. Ты выглядишь очень красивой, когда спишь.
Алиса и впрямь сейчас казалась мне идеалом красоты.
Она потерлась щекой о подушку и посмотрела на меня своим темно-карим глазом.
– Спасибо. Знаешь, тебе не следует здесь оставаться на ночь.
– Я хочу.
– Не уверена, что хотела бы видеть твое лицо за завтраком. Лучше уезжай. Я пока не готова. Хорошо?
– Уверена?
– Да. Я знаю, где ты живешь.
Я слишком резко крутанул руль, когда поворачивал, проезжая мимо солончакового болота, и шины «форда» взвизгнули. На меня накатило щемящее чувство, с которым я столько времени боролся. А все из-за перспективы потерять работу… и дом. И я переспал с дочерью единственного человека, который с готовностью одолжил бы мне деньги на ремонт и спасение. Вот только я не особо мучился из-за этого. Если честно, угрызения совести вообще меня не мучили, что хуже всего.
Вернувшись домой, я решил, что пытаться заснуть – пустое занятие. Поиски листочка бумаги не заняли много времени. Он лежал в том же выдвижном ящике туалетного столика, что и прежде. Три имени. Первое – имя моей бабушки, второй значилась некая Селина Дувел, а внизу большими буквами с наклоном было выведено: «Бесс Виссер». Это имя было обведено кружком. Алиса была совершенно права: я просто обожаю разгадывать загадки.
Свет, льющийся с крыльца Фрэнка, неплохо освещал гостиную в моем доме. Сосед подвесил к перилам своего крыльца панцирь мечехвоста просохнуть. Теперь он слегка покачивался на ветру. Я думал об Алисе, оставшейся в одиночестве в своей спальне, и жалел, что покинул ее.
Я записал имена в блокнот и положил его на стол. Завтра я постараюсь разузнать о них все, что смогу. Потом я записал все имена маминых родственников, о которых когда-либо слышал. Не густо, а жаль. Я открыл журнал. На развороте я увидел подробный, хотя и грубовато выполненный рисунок карты Таро: высокое белое здание на темном фоне, пронзенном молнией. Под рисунком было тщательно выведено название – «Башня». Из окна башни выпрыгнул человек. Он падал вниз, на скалы, виднеющиеся между бушующими волнами.
Глава 4
Спиной Гермелиус Пибоди вжимался в висевшую на стене полку. Русская старуха с удивительной для пожилого человека силой вцепилась рукой ему в горло. Сперва он ей отказал, но теперь уже был готов пойти мадам Рыжковой навстречу.
– Ученик… – Он закашлялся. – Мадам! Амос – самый прибыльный из всех мальчиков-дикарей, которые у меня перебывали. Я уж не говорю о том, что он нем. Как вы сможете работать в паре?
Мадам Рыжкова издала нечто среднее между хмыканьем и угрожающим ворчанием.
– Мы отлично сработаемся. Так мне сказали карты.
Пибоди возражал. Мадам Рыжкова изрыгала потоки русских слов, которые сами по себе казались ужасными. Он и до этого случая побаивался пожилой женщины. Мадам Рыжкова подошла к нему на нью-йоркской улочке, когда, покинув таверну, мистер Пибоди, пошатываясь, шел к верфям Ист-Ривера. Протянув в его сторону руку, старуха окликнула Пибоди по имени, а затем сообщила, что карты повелели ей отправляться вместе с ним в путь. Хотя доверия эта незнакомка у него не вызвала, Пибоди просто не мог отказать человеку с таким превосходным чутьем на все театральное. Не прошло и нескольких часов, как старуха превратила выделенный ей фургон в весьма экзотическое обиталище, украшенное тканями и мягкими подушечками. От запаха благовоний кружилась голова. Пибоди был уверен, что мадам Рыжкова разбирается в ядах. Однажды старуха попросила повысить ей плату для того, чтобы она смогла приобрести отрез шелка. Пибоди отказал: «Нельзя получить то, чего вы еще не заслужили». После этого мадам Рыжкова просыпала какую-то пыль ему в еду. При этом она улыбалась. В восемь часов вечера острая боль в животе скрутила его, словно мокрицу. Следующие три дня он провел в своем фургоне, потея и дрожа всем телом. На четвертый день явилась старуха.
