Пробежав вокруг озера пять миль, я перехожу на шаг, чтобы отдышаться, а потом присаживаюсь на скамью. Отсюда мне хорошо видна утка, которая пробирается к воде через заросли тростника. Она важно шествует по берегу, а за ней спешат шесть крохотных пушистых комочков. Последний утенок меньше своих братьев и сестер, и ему трудно угнаться за остальными. В какой-то момент он теряет их из виду и тревожно оглядывается по сторонам. Мне хочется помочь ему, перенести к матери-утке. Я поднимаюсь на ноги, но в эту секунду откуда-то из кустарника выскакивает большая крыса. Она хватает утенка, и оба в мгновение ока исчезают в густой траве.
«Нет! – кричу я. – Не смей! Оставь утенка!» Меня охватывают ужас и чувство беспомощности. Мне снова девять лет, и я стою рядом с Эми над заброшенным гнездом малиновки, гадая о судьбе несчастных птенцов. Я окидываю взглядом берег и только тут понимаю, что не я одна наблюдала за этой трагедией. Утка тоже знает, что сейчас произошло.
Поднимаясь от озера к перекрестку, я все время размышляю об увиденном. Я думаю про птичье гнездо и исчезнувшие яйца, про утку и ее птенцов. В мире всегда будут крысы и утята, хищники и их жертвы. А еще – банки и разорившиеся компании. И люди вроде меня, которые, как крысы, будут хватать причитающуюся им добычу. Это естественный цикл, но сейчас мне не очень нравится то место, которое я в нем занимаю.
Раскрасневшаяся и измученная, прохожу я мимо ресторана «Антонио». Дверь слегка приоткрыта, и до меня доносится аромат чеснока и каких-то приправ. Должно быть, Гэвин уже на месте. «Эй?» – заглядываю я внутрь.
Не дождавшись ответа, я захожу в ресторан. Помещение радует глаз насыщенной отделкой стен и изящно расставленными столиками. У бара – широкая деревянная стойка, за которой могут усесться человек шесть. И все же комната выглядит маленькой и уютной, и я сразу проникаюсь к ней симпатией.
Очаг позади стойки топится дровами, и я чувствую свежий запах вишневых веток. С кухни доносится грохот, как будто там уронили что-то железное. Затем дверь открывается, и на пороге появляется Гэвин. Увидев меня, он широко улыбается. На белом полотенце, которое свисает с его пояса, краснеют пятна помидорного сока.
– Привет, – говорит он. – Прости, что заставил ждать.
– Нет, нет, я только что зашла. Я возвращалась с пробежки и решила заглянуть сюда, чтобы поздороваться.
– Привет, – повторяет он, все так же улыбаясь. В этот момент из кухни доносится гудок таймера.
– Пойдем со мной, – говорит Гэвин. – Посмотришь, как мы тут обустроились.
Я киваю и прохожу за ним на безупречно чистую кухню. По размеру она чуть больше, чем зал. По обеим сторонам от духовки тянутся полки с посудой. В центре комнаты стоит широкий стол на крепких ножках. Такое чувство, что его привезли со старой итальянской виллы.
– Сегодня у нас день ньокки. – Гэвин кивает на усыпанную мукой разделочную доску, на которой высится горка теста с оранжевыми вкраплениями. – Ела когда-нибудь ньокки из сладкого картофеля?
– Нет, но звучит весьма заманчиво.
– Прекрасно, – кивает он. – Тогда можешь помочь мне, а заодно заработать себе обед.
Я улыбаюсь и иду к раковине, чтобы помыть руки. У стола Гэвин показывает мне, как раскатывать тесто на длинные змееподобные полоски. Затем мы режем полоски на небольшие кусочки. Гэвин вручает мне деревянную штучку, которую называют лопаткой для ньокки. Мы прокатываем по ней полоски, и тесто принимает законченный вид.
После этого мы кладем кусочки на противень, присыпанный кукурузной мукой, и вновь принимаемся за тесто. Как же приятно работать руками, не отвлекаясь ни на какие посторонние мысли!
– Ты всегда любил готовить? – спрашиваю я, отправляя на противень новую порцию ньокки.
– Да, – кивает Гэвин. – Мы с братом и сестрой часто играли в ресторан. Мне нравилось быть шеф-поваром.
– А детская плита у тебя была? – улыбаюсь я.
– Нет. Зато она была у моей младшей сестры, но та никогда не давала мне поиграть с ней, – смеется Гэвин. – Как-то ночью я выбрался из постели и стащил ее из комнаты сестры. Помню, что собирался испечь шоколадное печенье, но все кончилось тем, что я съел все тесто.
– Тоже неплохо, – улыбаюсь я.
– По правде говоря, только в ресторане я и мог бы работать. Мне нравится эта энергетика. Такое чувство, будто каждый вечер ты выходишь на сцену. – Он бросает на меня внимательный взгляд. – А чем ты зарабатываешь на жизнь? Помимо книжного магазина, разумеется.
Этот вопрос возвращает меня к действительности.
– Не могу сказать, что моя работа такая уж интересная.
– Уверен, что это не так. – Гэвин не сводит с меня выжидательного взгляда.
– Я работаю в банке, – говорю я. – Финансы и все, что с ними связано. Сам видишь, весьма скучное занятие.
Я не собираюсь углубляться в детали своей работы. Мало кто относится с симпатией к тому, чем занят наш отдел, – я давно успела уяснить это по общению с другими людьми.
– И все же, – улыбается Гэвин, – я не прочь узнать, как ты увлеклась финансами. Тебя всегда интересовала работа в банке?
Я заканчиваю очередную партию ньокки, попутно размышляя над его вопросом.
– Хочешь знать, играла ли я в детстве в банкира? Ничего подобного. Больше похоже на случайный выбор.
– Тебе нравится твоя работа?
– Я хорошо с ней справляюсь.
– Я вовсе не это имел в виду, – замечает Гэвин.
– А что же?
– Взять, к примеру, меня, – говорит он. – Сразу после колледжа я начал изучать юриспруденцию.
– Почему?
– Почему? Да в общем-то из-за девушки.
– Вот оно что, – улыбаюсь я. – По крайней мере, ты следовал зову сердца.
– В том, что касается чувств, возможно. Но в том, что касается карьеры… – Гэвин стал серьезным. – Понимаешь, из меня мог получиться хороший юрист. Я был лучшим в своей группе. Неудивительно, что меня приняли на работу в одну крупную бостонскую компанию. Мне ничего не стоило сделать головокружительную карьеру. Вот только… – Он задумчиво пожимает плечами.
– Только что? – спрашиваю я. Мне бы не хотелось признаваться Гэвину, но наши с ним истории – по крайней мере в том, что касается карьеры, – похожи друг на друга как две капли воды.
– У меня не было к этому настоящего интереса, – поясняет он. – Я хорошо работал, но настал момент, когда я решил заново переосмыслить свою жизнь. И выяснилось, что я терпеть не могу законотворчество. Оно не имело никакого отношения к моему истинному призванию.
Я ловлю каждое его слово.
– Вот тогда я и перебрался сюда, – продолжает Гэвин. – Родители решили, что я просто спятил. В чем-то они, наверно, были правы. Разве нормальный человек откажется добровольно от блестящей карьеры и солидной зарплаты? – раскатав еще одну полоску теста, он снова поворачивается ко мне. – Но я нашел свой путь. Я проработал в нескольких ресторанах, прежде чем решился открыть свой собственный.
