– Кто??? Кто??? – процедил через сжатые до боли зубы.
Наталья молчала.
Понимание пришло как-то само собой.
– Федька… – произнёс Никитин утвердительно. Потом заботливо склонился над женщиной и сказал глухо: – Наташ, я это так не оставлю, обещаю тебе.
«Всё, мразь, выпросил», – подумал он, отвернувшись от женщины, чтобы она не увидела его страшных глаз.
Затем быстро собрался и ушёл, не желая завтракать – всё равно кусок в горло не полез бы.
Плюнув на все свои обязанности, Иван пошёл к дому Фёдора.
Путь был неблизкий. Никитин шёл без отдыха, и дойти смог только к обеду.
Поднялся по лестнице на нужный этаж, спокойно постучал в дверь. Никто не открыл. Стучал долго. Всё безрезультатно. Потом ещё дольше сидел на лавочке у подъезда и ждал.
Его терпение оказалось не напрасным. Появилась жена Фёдора – Светлана с десятилетней дочерью Алёнкой.
«Хорошая женщина, и девочка симпатичная, – подумал Иван. – А Федька такая тварь!»
Никитин поднялся с лавочки.
– Здравствуй, Светлана.
– Здравствуй, Иван. Какими судьбами к нам?
Женщина прекрасно знала, что братья очень не в ладах между собой.
– С Фёдором поговорить надо.
– Так нету его здесь. Давно уже. Ушёл он от нас.
– Вот оно как… А где найти его, не знаешь, случайно?
– Не знаю, – грустно улыбнулась женщина. – Как сам-то живёшь, Иван, как семья?
– Живём потихоньку, – ответил Никитин, ощутив жгучее чувство вины перед Еленой. Получается, он, как и Фёдор, ушёл из семьи, дочку родную Викторию бросил. Лена, как и Светлана, тоже понятия не имеет где муж. Вон оно как всё обернулось-то…
– Зайдёшь? – спросила женщина.
– Да незачем, – отказался Иван. – Не был ведь у вас никогда.
– А как ты вообще узнал, где брата искать?
– От матери давно уже узнал, где вы живёте.
– А-а! Как она?
– Нормально. Слава Богу! Ладно, Светлана, пойду я.
– Может, передать что Фёдору, если появится?
– Скажи, что я искал его. И найду обязательно.
Иван развернулся и зашагал прочь. А встревоженная женщина ещё долго смотрела ему вслед.
– Мама, а зачем дядя приходил? – спросила Алёнка.
– Папу искал.
– А папа больше не придёт к нам?
– Не знаю, Алёна. Пойдём домой.
* * *
Спустя пять дней после разговора с матерью и супругой, Андрей Николаевич провожал свою семью.
Как он и предполагал, дети не скрывали радости от возможности уехать в милую им заграницу. Жена тоже повеселела. Лишь Мария Евгеньевна была печальна. Искреннее огорчение матери очень согревало Савельева на пронизывающем ледяном ветру.
Неподалёку на взлётно-посадочной полосе замер военный транспортник. Рейс шёл на Москву. С местами помог, как и обещал, Воронков. Он тоже летел по делам этим бортом, и взялся уже в столице поспособствовать семье Андрея Николаевича с вылетом зарубеж.
Савельев гнал от себя мысли о том, что только мать переживает разлуку с ним. Но было очевидно, жена и дети не скрывают желания поскорее забраться в тёплое нутро самолёта. Прощание с ними получилось коротким и сухим, будто расставались на пару дней. Мать задержалась дольше. Она смаргивала слёзы, выступавшие вовсе не из-за холодного ветра, и просила сына прилетать поскорее.
Наконец, все улетающие потянулись к самолёту.
Андрей Николаевич напоследок пожал руку Воронкову, ещё раз обещавшему всё организовать. Потом сел в машину командарма, окунувшись в тепло салона и благородный запах кожи, и сказал водителю возвращаться в посёлок.
* * *
Фёдора сначала держали в военной комендатуре, а потом перевели в подвал городского УВД, где допрашивали и избивали. Однако смертным боем не били, костей не ломали. Больше оказывали психологическое давление с причинением физической боли. Спать и есть не давали, в туалет водили редко. Ломали методично и профессионально. Трошин чувствовал, надолго его не хватит. Сломался он на четвёртый день после задержания. Буквально под диктовку написал явку с повинной, взяв на себя ограбление автолавки, убийство часового и кражу его оружия. После этого ему дали поесть и разрешили поспать.
Фёдор ел жадно, почти по-собачьи глотая тёплую массу горохового супа прямо из миски, держа её мелко трясущимися от стресса руками у самого лица, заросшего многодневной щетиной, осунувшегося и посеревшего от недосыпа.
Следак с презрительной полуулыбкой смотрел на него, а Трошин улыбался в ответ жалко, забито, заискивающе и виновато глядел покрасневшими глазами с воспалёнными веками. И глотал, глотал, толком не прожёвывая, едва не давясь.
Потом из кабинета его отвели в камеру, где Фёдор рухнул ничком на нары с одной только мыслью: «Будь что будет. Устал я…»
* * *
Иван продолжал жить у Натальи. Потихоньку, его заботами она отошла и стала даже улыбаться. Но женщину очень тревожило отсутствие дочери. Иван тоже переживал за пасынка. Они понятия не имели, где и у кого устроились дети, что с ними, как и чем живут. Не случилось ли, не дай Бог, беды во время артобстрела. Да и вообще, мало ли что могло произойти с молодыми и неопытными в такое тяжёлое время!
* * *
Дни шли за днями. Страна обречённо замерла в ожидании неизбежного – военные активно готовились к боевым действиям. Армия окончательно разделилась. На западе федералы смогли справиться с оппозиционерами и восстановить свою власть, а вот часть Сибири и весь Дальний Восток перешли под влияние мятежников. Неблизкою была Москва, её ослабевшая рука не могла дотянуться до дальних провинций и рубежей.
Ракетные войска стратегического назначения, военно-морские силы, авиация, пограничники подчинялись уже не единому командованию. Все инакомыслящие из служивых затаились подобру-поздорову, а если не желали поступиться своими принципами, были расстреляны как изменники. Уже давно никто ни с кем не церемонился. Никаких показательных и громких процессов, никаких правозащитников и скандалов в прессе. Всё делалось быстро, по-простому и оттого страшно.
При этом, и федералы, и оппозиционеры козыряли доставшимся стратегическим потенциалом, как элементом взаимного сдерживания. Каждый понимал: стоит только начать – и всё, делить уже будет нечего, да и некому. Вся страна превратится в ядерную помойку.
И по странному стечению обстоятельств – чего только не бывает на войне! – совместно грозили внешним супостатам, облизывающимся на ослабевшую Россию: мол, только суньтесь – зубов не досчитаетесь. А мы тут сами разберёмся без вашей сучьей демократии.
Однако ж политика дело грязное, об этом не знают лишь самые наивные. Посему обе стороны не чурались помощи извне, дополнительно наращивая ударный потенциал.
