Один кричал:
– Куда ты, дурная?! Убьют!!!
Рядом грохнул взрыв. Автомобиль основательно тряхнуло, всё окутало снежной пеленой и дымом.
Женщина потеряла сознание.
Очнулась она уже в больничной палате.
Госпиталь загодя устроили в одном из коттеджей.
Сквозь пелену на глазах Елена увидела какого-то человека в белом халате поверх военной формы, склонившегося над ней.
Словно издалека донёсся незнакомый голос:
– Положительное влияние транквилизирующего эффекта налицо.
Женщина опять провалилась в пустоту.
Неподалёку от неё стоял Андрей Николаевич. Это ему говорил врач на относительно понятном языке о методике лечения.
– Как она? Отойдёт? – спросил Савельев.
– Всё что могли, сделали. Её жизнь и психическое здоровье не вызывают опасения. Ну, а потеря ребёнка, – врач вздохнул, – тут уж медицина бессильна. Вашей невестке придётся смириться с этой трагедией.
Андрей Николаевич, поджав губы, кивнул и спросил:
– Когда выписка?
– Я думаю, недельки через три. С сегодняшнего дня начнём снижение дозы и продолжим наблюдение за состоянием больной.
– Сообщите мне, когда дело к выписке пойдёт.
– Хорошо, Андрей Николаевич.
– Надо идти. Дела, – вздохнул Савельев, пожимая руку врача.
Елену выписали через восемнадцать дней.
Савельев забрал её и хотел отвести домой, но женщина спросила:
– Где похоронили мою дочь? – и добавила дрогнувшим голосом: – Я хочу видеть.
Они пошли за территорию посёлка через посты, их пропускали без лишних расспросов.
Место, где похоронили девочку, было хорошим – невысокий пригорок без кустов и деревьев.
Елена не ожидала, что заснеженный пригорок окажется весь утыкан деревянными крестами и усеян чёрными проплешинами смёрзшихся холмиков.
– Солдат и офицеров, погибших при обстреле, тоже похоронили здесь, – пояснил Андрей Николаевич. – А вот там Вику…
Женщина молча кинулась к холмику, упала на колени, обхватила крест и по-бабьи заголосила что-то непонятное, отчаянное, выворачивающее душу наизнанку…
Савельев, смаргивая нежданно выступившие слёзы, достал из внутреннего кармана куртки красивую фляжку и небольшой раздвижной стаканчик. Плеснул в него коньяку. Подошёл к женщине.
– Выпейте, Елена. Правда, врач не советовал после транквилизаторов, но…
Она будто не слышала, продолжая причитать.
Скорбно вздохнув, Савельев плеснул содержимое стаканчика себе в рот. Тут же налил ещё и выпил, крепко сморщившись. После сел на небольшую деревянную лавочку, установленную самолично при погребении, и понуро сгорбился.
Прошло не меньше часа.
Наконец, женщина успокоилась и даже смогла оторваться от креста, поглаживая его заботливо, блуждающим взглядом окидывая холмик земли. Потом села рядом с Савельевым на лавочку.
– Выпьете? – предложил Андрей Николаевич, изрядно успевший закоченеть.
– Нет… – Елена посмотрела на синее небо без единой тучки и произнесла устало: – Хороший сегодня день. А какая погода была на похоронах?
– Такая же. Синее небо, солнце и мороз, – глухо ответил Савельев.
– Знать, радуется Боженька моему ангелочку… – всхлипнула женщина, утирая ладонью покрасневшие глаза. – По-христиански всё сделали?
– Да. Батюшка отпевал. Я попросил, чтобы отдельно от солдат и офицеров.
– Батюшка? – переспросила Елена.
Савельев кивнул:
– У военных есть теперь.
Они посидели ещё какое-то время.
Андрей Николаевич произнёс как можно мягче и в то же время убедительнее:
– Пойдёмте, Елена. Будет ещё возможность прийти сюда.
Женщина молча поднялась, наклонилась к кресту, поцеловала его и пошла между холмиков к узкой неровной тропке вытоптанной в снегу, ведущей с пригорка к посёлку.
Савельев шёл следом, глядя на некрасивую фигуру женщины и размышляя над тем, что сегодня узнал о ней больше чем за всё время знакомства. Раньше у него не появлялось повода задуматься о душевных качествах жены брата, она была просто посторонним человеком и оставалась им сейчас, но уже более живой и настоящей, со своим характером и непростой судьбой. Он немного завидовал Ивану, встретившему пусть некрасивую, зато очень хорошую жену, человека, готового на самопожертвование не только ради близких, но и чужих. Андрей Николаевич был уверен, что Елена на такое способна.
Наступил вечер.
Елена и Савельев остаток дня провели в коттедже, каждый в своей комнате, а к вечеру спустились на кухню с зашторенными окнами.
Приходилось соблюдать приказ о светомаскировке, хотя, положа руку на сердце, оба не понимали, как это может уберечь при современных средствах ведения войны.
Электричество от дизельных генераторов было только в штабе. Остальные жители довольствовались дневным освещением. Савельев, как служащий при штабе, имел особую привилегию – свечи, ставшие дефицитом, как и всё прочее ещё недавно почти ненужное, бесполезно заполнявшее прилавки многочисленных супермаркетов, магазинов попроще и мелких торговых точек, и вдруг враз куда-то пропавшее.
Разговор не вязался.
Женщина, будто улитка, спряталась в себя. Простое, ничем не примечательное лицо казалось застывшей маской, а взгляд печальных глаз – потухшим и равнодушным ко всему происходящему. Маленькие руки аккуратно сложены как у прилежной первоклассницы. Отсутствие маникюра и коротко постриженные ногти, так раздражавшее Савельева в других женщинах, сейчас ничуть не резало глаз, так же как и отсутствие маломальской косметики.
Наконец, Елена словно очнулась, посмотрела на Андрея Николаевича.
– Завтра я ухожу из посёлка, – устало, но решительно сказала она. Добавила, выдержав короткую паузу: – Ухожу совсем. Пойду искать мужа и сына.
Савельев каким-то внутренним чутьём ждал этих слов и всё равно скрытно удивился решительности невестки.
– Где же вы будете искать их?
– Не знаю… Пойду в город, – вздохнула Елена.
– Все дороги сейчас перекрыты нашими войсками и мятежниками. В прифронтовой полосе свободное перемещение гражданского населения запрещено. Разве что на беженцев это не распространяется. К тому же зима лютует. Может, подождёте, как потеплеет, а, Елена? А там, глядишь, всё закончится. Объявится Иван и ваш сын.
Андрей Николаевич сам не верил своим словам. Более того, он точно знал, что весной самая война и начнётся. Об этом говорил ещё Воронков.
Не верила ему и Елена. Она не знала ни о каких планах военных на весенне-летнюю кампанию, просто чувствовала женским сердцем неискренность собеседника, но не обижалась на него, понимая, из лучших побуждений говорит он такое.
