Надвратная церковь Далматовского монастыря, построенная в память о штурме
Мятежники отступили от кровавых развалин, потеряв двести человек. Пестерев обложил непокорную обитель осадой. Три недели крестьянские пикеты стерегли монахов, вымещая ярость в коротких схватках, когда осаждённые делали вылазки.
23 февраля 1774 года истрёпанный отряд генерала Деколонга добрался до Шадринского острога. Отогревшись в казармах, солдаты замотали раны тряпками и вновь вышли на мороз – спасать монахов Далматова. Есаул Прохор Пестерев не стал дожидаться солдат. 1 марта, бросив четыре лопнувшие пушки, Пестерев увёл свою армию в бунтующие слободы Зауралья.
Вера в сказки
Зауральские слободы стояли в южной лесостепи западной Сибири, и для них не было поводов бунтовать. Климат здоровый. Поля плодородные и просторные. Налоги небольшие. Крепостного права нет. И самоуправление. С чего мятеж-то? Воинский дух Зауралья, когда крестьяне всюду строили остроги, защищаясь от казахов и джунгар, давно ушёл в прошлое, и о нём напоминали только ветхие деревянные крепости. Губернатор Денис Чичерин в письме генералу Деколонгу желчно объяснил истоки бунта: «Всему причиною пьяные наши попы».
Было дело, пили батюшки, и паству свою поили. Неукротимый поп Антонов из Курганской слободы считал, что брага – благо, надо лишь следить, чтобы мятежники выпивали непременно за здоровье Петра Фёдорыча. Этот поп за чином атамана сгонял под Оренбург к Пугачёву, вернулся и взбаламутил три слободы.
Бунтовских попов и вправду оказалось много: каждый пятый из пойманных мятежников. Но корень бунта крылся в том, что слобожане были потомками раскольников, которые бежали в Сибирь, охваченные дивными и дикими мечтами о блаженных землях и праведных царствах. За эти мечты раскольники шли даже в «огненную купель», бестрепетно сжигая себя вместе с бабами, детишками и стариками. Время не остудило их истовость. И воскресший «Пётр Фёдорыч» стал для слобожан новым раскольничьим мифом, а бунт – новой «гарью».
Сибиряки будто и не нуждались в правде о бунте. Ремесленник Рукавишников зачем-то прибежал в Тобольск и кричал на торгу, что царь Пётр и царевич Павел уже идут на Тобольск из Тюмени, а его, Рукавишникова, послали наперёд, штоб поставил три виселицы, одну – для губернатора. Горлопана запороли насмерть.
Прапорщик Поплавский повёл из Тюмени на разведку отряд солдат, но вдруг сдался мятежникам, стал атаманом, писал манифесты сам от себя и зачем-то хвастал, что нынеча жалованье у него без счёта: сколь хошь гребёт рукой из царской казны.
Неистовые попы врали, что Москва и Петербург взяты царём, что «турский салтан» идёт на Расею войной, что Пугачёв то в Ирбите, то в Ялуторовске, то в Кургане. Поле брани у попов воистину было для брани: перед боем они на все корки ругали и проклинали солдат. А потерпев поражение, попы прибегали в другие слободы и на колокольнях трезвонили благовест: якобы одержали победу.
Порой религиозный экстаз даже мешал мятежникам. Толпа бунтовщиков, шедшая на захват Белоярской слободы, была поражена чудом: сам Георгий Победоносец показал мятежникам «огромные полчища войск сибирских», и мятежники в страхе обошли слободу стороной.
В конце XIX века купцы провели апгрейд российской провинции. Её новый образ – достоинство и достаток, фигурная красота, надёжность. XX век «бил-бил, не разбил», теперь бьёт век XXI. Но «тоска», «захолустье» и «безнадёга» – совсем не то, для чего была предназначена провинция в России
Губернатор Чичерин, генерал-майор, отправил генерал-поручика Ивана Деколонга, командующего всеми сибирскими войсками, из Тобольска на помощь Оренбургу. Военными командами Зауралья руководил майор Эртман. Его отряды рыскали вдоль Тобола и Исети. Они входили в одну мятежную слободу – бунтовщики стремглав уносились в другую. Солдаты уходили – бунтовщики возвращались, как перелётные птицы. Мятежные «партии» возникали и рассыпались, сливались вместе и делились порознь, кружили по снежным степям, нападая на солдат врасплох.
Крестьянин Семён Новгородов из Утяцкой слободы ускакал за чином к Чике под Уфу. Чика дал пять пушек, а Семёну страстно хотелось получить знамя. Чика, матёрый казак, закрыл лицо ладонью и тихо посоветовал «купить объяри или тафты» и смастерить флаг самому. Новгородов улетел обратно и вскоре прислал письмо: флаг он сделал, намалевал на нём Христа и Богородицу, тока объяри или тафты не нашёл, но добыл «кановату», дак сгодится это знамя, али переделать?
Знамя пугачёвцев из музея города Златоуст
С флагом Новгородов оказался вне конкуренции – и объединил почти все сибирские отряды: пять тысяч слобожан. Новгородов хотел вести их в великий поход на Тобольск, но майор Эртман встал на пути мятежников, разбил их под деревней Кобылкиной, учинил побоище под Пуховой слободой, а потом добил убежавших в снегах под слободой Иковской.
2 марта 1774 года генерал Деколонг снял блокаду с Далматовского монастыря и вышел в Сибирь. 9 марта возле села Уксянского Деколонг расстрелял и рассеял огромное войско бунтовщиков: погибло 800 крестьян, пугачёвцы потеряли 25 пушек. Команда Деколонга проутюжила вьюжные степные берега Исети и Тобола, подавила бунт и усмирила слободы. Сибирские попы протрезвели.
Но после окончательной победы над пугачёвщиной карающая десница власти в Сибири больше не обагрится кровью казней: никого из мятежников не накажут смертью. Губернатор Чичерин только припугнёт смутьянов – прикажет привести их к присяге, обрить им лбы и потом отпустить: дескать, если бритый лоб снова будет пойман на бунте, его сразу повесят без суда.
Изловленный Семён Новгородов проведёт остаток своей жизни в балтийской крепости вместе с пугачёвским поэтом Ванюшкой Почиталиным, а поп Антонов 27 лет оттрубит на каторге в Нерчинске и вернётся в родную Курганскую слободу глубоким стариком, но всё таким же фантазёром.
Страшнее Пугачёва
Среди слобод Зауралья Ирбитская слобода стояла наособицу.
Основали её в 1631 году, а на третье лето здесь уже загомонил первый торг. Ирбитская ярмарка расцветала на мехах. Воеводский Тобольск, жирея у таможни, прохлопал, что капитал куётся торговлей, а не поборами, и спохватился только в 1686 году, когда Ирбит завёл себе Гостиный двор не хуже тобольского. А Ирбит неудержимо богател и превращался в главную пушную биржу державы. Здесь инородцы со всей неоглядной таёжной Сибири продавали песцов и куниц, бобров и соболей, чтобы купить хлеб из слобод и ружья уральских заводов.
В XVIII веке «мягкая рухлядь» перестала быть главным экспортом страны, но не подешевела. Горнозаводский командир Татищев хотел перевести ярмарку в Екатеринбург, но Ирбит не дался. Потом в России отменили внутренние таможни, и к ярмарке потянули руки обедневшие тобольские губернаторы, но Ирбит снова отвертелся. Мятеж дал Тобольску шанс перетащить пушное торжище к себе.
