— О чем ты, Ульрих? — Бабуля схватилась за сердце, а Гербельт нервно взбрыкнул ногами под столом.
— Прекратите, я же вижу, дворец словно на осадном положении, тут солдат в три раза больше обычного, не говоря уже о нескольких сотнях магов! — Я, не дожидаясь приглашения, прямо из кувшина стал пить подостывший чай, видимо, давно они тут сидят. — Эта тварь кружит по моему дому день и ночь, она даже в меня забиралась!
Отставив кувшин в сторону, устало «плюхнулся» в кресло, вытягивая ноги.
— Вы даже не представляете, как она меня замордовала. — Я поджал губы. — И да, у меня для вас весьма плохие новости.
— Конкретней. — Ганс грузно поднялся, закидывая кисти за спину и в задумчивости подходя к окну.
— Что ж. — Я проводил его взглядом. — Начну с самого начала.
Говорил я долго, спасибо, что не перебивали, говорил все, начиная со встречи с юной Ромашкой на обочине дороги и заканчивая своим похищением, а также теми выводами, что волей-неволей посетили мою голову.
— На мой взгляд, все же, как бы это ни прискорбно звучало, целью станет король, ибо на их месте поступил бы именно так, — подвел итог я своей речи. — Бомба уже во дворце, сомнений нет, тут даже другого не дано, так как в связи с готовящимся балом, ежедневно, могу побиться об заклад, во дворец въезжают и выезжают распорядители по подготовке мероприятия, а вместе с ними сотни слуг, извозчиков, поваров и боги знают кого еще. А у меня к вам по-прежнему всего один вопрос, что это за тварь и с чем ее едят? Как вы до сих пор спасались от нее и что в связи со всеми этими событиями мне делать?
Наступила тишина. Тяжелая, гнетущая, без наигранности и фальши, люди принимали решение, и эти решения были тяжелы и нелегки.
— Ганс, — нарушила эту гнетущую тишину де Кервье. — Иди. Тебе нужно срочно организовывать людей в бальном зале. Проверь там все и всех, загляни в каждый закуток и угол.
Мужчина лишь кивнул в молчании, покидая свой кабинет, в котором мы с бабушкой Кервье мерили друг друга взглядами.
— Знаешь, Ульрих, — наконец произнесла она. — Вся моя жизнь делится на два этапа. Первый — это до встречи с тем, о чем ты спрашиваешь, и второй — после. В первой половине своей жизни я была молодой и наивной девочкой, чье сердце наполнялось любовью, мысли витали в облаках, и мне казалось, что весь мир соткан из радуги и золотых нитей. Тот, кто скажет, что так жить нельзя, получит от меня по самое не балуйся, потому что именно так и должны жить все нормальные люди во всем мире. Видишь ли, даже по истечении лет, по прошествии сотни тысяч не самых чистых решений для души человека, я по-прежнему верю в добро.
— Это похвально, — вставил я свои пять копеек.
— Впрочем, ты такой же, — вернула она мне любезность. — Пачкаясь в крови и нечистотах зла, ты по-прежнему видишь мир в розовых тонах, потому что хочешь верить в добро. Ну да, наверно, сейчас будем вести разговор не о тебе.
Она устало поднялась со своего места и позвонила в колокольчик, вызывая слугу, чтобы он принес нам свежий чай.
Случилось это в те самые злополучные дни первой войны с империей. Вальери была совсем еще юна, ей тогда было примерно без малого двадцать лет, впрочем, статус жены и королевы при своем муже она уже имела. Правда, статус хоть и немаловажен, куда как больше в то время ее заботило простое женское счастье, а именно любить и быть любимой.
Да, эта железная леди тоже была когда-то девочкой, чье сердце замирало в нежных чувствах, когда ее тонкий стан обхватывали сильные и большие руки любимого ею мужчины, отрывая ее от земли, словно пушинку, и так сладко и страстно прижимая к могучей и такой сильной груди.
Вообще, насколько я могу судить из опыта жизни, подобная искренность чувств единична и должна расцениваться людьми как подарок свыше, ибо по большой сути все мы в той или иной мере подвержены низменному эгоизму с переплетением других страстей, не делающих наш род людской идеалом доброты.
Ей повезло, при всей заданности траектории движения среди браков по расчету, принятых в среде аристократии, девочка пылала чувствами и, главное, получала в ответ взаимность. Но вот незадача, злобный неприятель отрывал от нее ее мужа, который обязан был, как подобает настоящему рыцарю на белом коне, ринуться на защиту своего дома, дабы в мужественной и отчаянной схватке сокрушить поганого супостата, чтобы, купаясь в лучах славы, возвернуться назад, а именно в объятья любящей жены.
Не знаю всех нюансов, но война растянулась немного-немало, а на двенадцать лет. Да, двенадцать долгих, кровавых и опустошительных лет сплошной и бессмысленной мясорубки, в которой, увы и ах, не было места любви, зато всегда находилось время для продолжительных походов, бессонных ночей, выплаканных слез, переживаний, ранений и пустых холодных ночей, когда она одна сама с собой засыпала, крепко обхватив ЕГО подушку руками.
Что тут скажешь? Да нечего тут говорить, тут только можно руками разводить по сторонам и глупо пожимать плечами. Слова здесь будут впустую. Только вот беда не приходит одна, не суждено ей было вновь ощутить то, что было когда-то, нет. Не суждено.
Война на исходе, войска усталые и изможденные, как и две страны, погрязшие во всей этой кровавой распре, отошли к своим границам, подсчитывая потери и зализывая раны. Казалось бы, все, замолчало железо, напившись вдоволь крови, закричали на все голоса дипломаты, сшибаясь в другой, уже бумажной войне, дабы окончательно закрепить сей зыбкий мир. Это были радость и восторг, но наверно, никто так сильно не радовался в те дни, как юная Вальери, ибо она ехала к мужу, летела, не жалея ни себя, ни коней, к границе, где проходили переговоры, дабы упасть в те объятия, которых она была лишена все эти годы.
Руки дрожали, старушка пыталась совладать с нахлынувшими эмоциями, не в силах даже справиться с внесенным чаем и простыми кружками.
— Прошу, присаживайтесь. — Я под локоть отвел ее в кресло сам, отворачиваясь к чайному столику и делая вид, что целиком поглощен разлитием чая, давая ей время, чтобы справиться с бегущими по сухим щекам слезами. Ох и неспокойно мне было на душе, что-то сердце подсказывало, зря я здесь и сейчас нахожусь, развесив уши и слушая эту вроде бы безобидную старушку.
— Он бил меня, он смеялся надо мной… — Я даже спиной ощутил неимоверный порыв боли, что исторгла из себя Кервье.
— Не надо. — Я сел прямо на пол у ее ног, беря за дрожащие руки. — Не надо подробностей, я понял, это был не он, это была та тварь в его теле. Это был не он.
Я не смотрел ей в глаза, у меня не было мужества совершить эту малость, я лишь шептал и гладил ее руки, пытаясь хоть как-то успокоить.
— Это был не он, ты не могла знать… — Не знаю, почему, но я опустил ей голову на колени, ощущая, как ее рука нежно гладит меня по голове.
— Я размозжила ему голову подсвечником. — Вот так просто и буднично развенчала миф о геройской гибели своего мужа старая и уставшая королева. Тихо и спокойно она вновь проглотила слезы, топя в себе вереницу черных и жутких событий. Ее рука продолжала гладить мою голову, голос дрожал, но был сух и уверен, как у человека, верящего в свою правоту. — Голая, избитая, я лежала до рассвета под холодным телом своего мужа, не в силах более пошевелиться.
