Притихнув за их широкими спинами, утирали наплаканные глаза
красавицы девки. Не придётся им больше друг дружку щипать со злым вывертом,
трепать шёлковые косы из-за пригожего, могучего телом брата вождя!
Я вмиг разглядела, что не было на поляне дохлого жеребца и
четырёх вколоченных свай. По совести молвить, мешали-таки они мне спать по
ночам. Не самое радостное дело смотреть, как горит живой человек. Даже
датчанин. Так ли бы радовалась, шевельнулся внутри кто-то другой, люби я
Славомира? Или просто не получилось и уж не получится из меня толкового кметя,
глупая девка она и есть глупая девка, велит воевода вынуть честные мечи и
рубить головы пленникам, хорошо если не допрежь того руки и ноги, ведь не
смогу. В бою как-то управилась, теперь не смогу.
В домовину вносили горшочки с едой и сладким питьём, прямо
на хворост валили, складывали милодары: новые лыжи, смазанные, никакому лосю не
убежать, пышную бобровую шапку, узорчатые, хоть на свадьбу, рубахи льняного
браного полотна, шились-то поди с мечтами, в сокрытье от строгого материнского
глаза… Славомир как бы смотрел на всё это с саней, на которых его сюда
привезли. Таких богатых убранств не было у него на земле, сгодятся в дальних
лугах, у кроны вечного Древа.
В сторонке готовили кашу для поминального пира, которым и
будет кончен наш пост. Мне б отказываться от еды, морить себя голодом, как то в
баснях бывало… упрямая жизнь и тут нагло брала своё: долетел сочный запах еды –
в пустом брюхе немедля громко запело.
Никогда-то не получалось у меня что должно, чего ждали бы
люди…
Пленные викинги не казали виду, но про себя наверняка
гадали, не пожелает ли вендский хёвдинг полить их кровью костёр. Не пир же
пировать их сюда привели. Вот и оружие, взятое в битве, было принесено и кучей
брошено у ограждающих валунов… Нет. Их повели не к домовине, а в дальний угол
поляны и там велели сидеть. Не хотела бы я сидеть связанной на траве и
беспомощно ждать, как выпало им.
– По крайней мере, это не костёр труса, – сказал
Хаук словно бы про себя, но так, чтоб слыхали оба сопливых. Блуд велел ему
замолчать, пригрозил острым копьём. Хаук презрительно скривил губы при виде
копья, но замолчал. Может быть, потому, что действительно хоронили не труса.
Вождь поднял на руки брата и сам внёс в домовину… Легко ли
было ему вновь выйти назад из смертного дома, остаться уже навек сиротой! Он
вышел и притворил дверь. И встал на колени – добыть живого огня, истереть одну
о другую две высохшие деревяшки. Пока я раздумывала, какое это тяжкое дело, под
пальцами воеводы явился тонкий дымок. Сейчас взовьётся огонь и пожрёт, обратит
в тонкий прах домовину со всем, что там внутри. Бедный мой разум по-прежнему
отказывался понять, что внутри лежал Славомир, и ему не подняться, не встать,
потягиваясь и улыбаясь, от этого сна, не выбраться из смерти назад. Вот так
бросаются в погребальное пламя, безумно надеясь всё-таки разбудить, успеть за
руку вывести обратно к живым…
Трескуче вспыхнул сушняк, опалил бешеным жаром. Вождь не
сразу отпрянул, меня обдало ужасом, на миг поблазнилось – там и останется.
Минуло. Он поднялся и спрыгнул с насыпи вниз. И поджёг ещё краду – увитую
соломой изгородь у могилы, чтобы замкнулся огненный круг и спрятал от наших
простых глаз растворённые двери мёртвой страны, куда вступал Славомир.
Солнце клонилось к закату, когда костёр прогорел. Ещё далеко
было до темноты, но угли кострища рдели ярко, не как среди дня, в полном свету.
Вот наконец перестали взлетать синеватые свистящие язычки, и залили водою и
квасом багрово пышущее пятно, и на курган ступил воевода. Собрал пепел брата в
глиняную посудину. Утвердил её. И начали стаскивать землю: воины на широких
щитах, парни шапками, девки горстьми, а кто и в подоле. Постепенно земля
приняла посудину с пеплом, укрыла шуршавшие головни. Когда насыпь выросла ещё
на аршин, её стали утаптывать. Будет тризна в честь Славомира. Кое-где из-под
топчущих ног пробивались дымные струйки.
– Потешу тебя, побратим… – сказал воевода. В руках
у него была Спата без ножен, и я видела, как всем телом напрягся опутанный
верёвками Асгейр, ибо варяг смотрел на него. Не хотела бы я сидеть связанная
перед кем-нибудь хотя издали похожим на воеводу. Асгейр как мог выпрямился,
поднял кудлатую голову. Не самым удачливым хёвдингом его назовут, но тем, кто
за ним шёл, не надо будет стыдиться.
Воевода страшно осунулся за эти несколько дней, близкое
пламя дочерна закоптило лицо, и от этого казалось, что волосы и глаза совсем
побелели. Налипшая глина чешуйками опадала с кожаных штанов, засохших от жара,
с сапог в серой золе. У него волдыри были на руках. Концом Спаты он указал
Блуду на Асгейра:
– Развяжи…
И кивнул поднявшемуся викингу на груду оружия:
– Возьми меч.
Седеющие усы датчанина шевельнулись в усмешке.
– Значит, не всё выдумки, что про тебя говорят, Мстивой
Ломаный…
Варяг промолчал.
Довольно долго Асгейр рылся среди наваленных как попало,
тронутых ржою мечей, наконец нашёл и вытащил свой, осмотрел его и остался
доволен, и, когда его пальцы обняли знакомый черен, это было скорее
рукопожатие. Он вдруг спросил:
– А что будет, вальх, если я тебя зарублю?
Воевода ответил:
– Твоим людям дадут корабль и припасов, чтобы хватило
до дому.
– У тебя меч немного длинней, как я погляжу, –
сказал Асгейр. – Начинай!
Серые змейки просачивались меж земляных комьев, обвивали их
сапоги.
– Покажи ему, Асгейр Медвежонок, как бьются наши
селундцы, – сказал Хаук громко.
Мой побратим отмолвил с насмешкой:
– У него был уже случай всё показать, на что он
способен. А ты с девкой не справился, так лучше молчи.
Две меча грохнули один о другой. Я поймала себя на том, что
в лад движениям поединщиков у меня стали ходить туда-сюда привычные плечи. Я
знала, что это такое, драться с нашим вождём. Хотя что я говорю, дралась ли я с
ним хотя однажды по-настоящему, ни разу он не ответил как следует ни на один
мой удар… иначе бы я здесь не стояла. Асгейр, однако, был вовсе не прост даже и
для него. Даром что просидел столько времени, ни рук, ни ног не разминая! И за
ним было семеро ещё живых парней, смотревших через поляну. Он привёл их сюда с
острова Селунд. Шальная мысль меня поразила – а справятся на корабле столь
малым числом, если?.. Я сглазила воеводу – Асгейр достал его. Я не знаю, каким
образом я это почувствовала, ещё когда викинг только замахивался. Меч косо
пошёл вниз – таким мечом поиграть, у меня руки сразу бы отвалились, – и я
дёрнулась, хватая ртом воздух, чуть не взметнула копья в отчаянном защитном броске.
Чермная рубаха лопнула с правого боку и сразу набрякла, густо темнея. Миг, и
ахнули люди, а пленники торжествующе закричали, подбадривая вожака. Самая
малость, и быть им снова на корабле, и позолоченное крыло укажет домой. Воздух
сжёг моё горло, от внезапного пота скользкими стали ладони… И только сам варяг
даже не вздрогнул, и ожило замершее сердчишко, и я, приходя в разум, поняла: а
рановато воскресли духом датчане, Мстивой был твёрд на ногах. Ничего не выйдет
у Асгейра. Он знал какой-то новый приём, но по второму разу и тот ему не
поможет. Они вновь закружились, утаптывая землю, жадно дыша. Мечи невесомо
взлетали в руках, отражая вечернее красноватое солнце. Асгейр хотел ещё настичь
воеводу, но тому одной раны было достаточно – оберёгся. Спата встретила датский
меч и остановила в полёте, прошла, скрежеща, до кованой крестовины. И замерли
двое, страшно напрягшись, по щиколотку вмяв друг друга в дымную твердь.
