На взгляд Болдуина, в дознании не было ничего примечательного, кроме разве что суровости коронера. Он не раз сталкивался со слишком взыскательными коронерами, и достаточно часто их строгость оказывалась признаком продажности — показной строгостью они вымогали взятки, чтобы избавить виновного от суда или подвести под суд невиновного. Для человека с туго набитым кошельком у них в запасе было великое множество уловок.
Здешний коронер начал с того, что наложил на вилл пеню за то, что собрались не все мужчины старше двенадцати лет. Затем последовал новый штраф — кажется, за то, что Хоб отвечал ему не так, как полагалось. Они еще не дошли до дела, а присяжные уже трепетали. Они перестали топтаться по болоту и с тупой ненавистью разглядывали топкую грязь под ногами.
Коронера это не тревожило. Он, похоже, наслаждался их угрюмым ожесточением. Впрочем, когда начался опрос свидетелей, Болдуин перестал обращать внимание на жюри, особенно когда появился человек, которого ему не терпелось допросить, Уильям де Монте Акуто, отец убитого Пилигрима. К удивлению рыцаря, ожидавшего увидеть человека столь же мягкотелого, как Генри Капун, Уильям оказался высоким мужчиной с осанкой воина. Мускулистая шея, мощная правая рука и плотные бедра всадника. Несомненно, этому человеку в юности приходилось сражаться. Лицо его оставалось спокойным, и, несмотря на печаль, сквозившую порой во взгляде, он был несомненно хорош собой — из тех мужчин, которые нравятся женщинам. В его чертах чувствовалась мягкость и одухотворенность, говорившие о внутреннем благородстве. Привлекательный человек. Какая жалость, что он связался с Пирсом Гавестоном. Впрочем, Болдуин знал, что люди готовы связать себя с величайшими глупцами и подонками, ища покровительства в политике.
— Я — Уильям де Монте Акуто.
Коронер до сих пор допрашивал свидетелей в грубой манере, позволявшей ему насладиться их страхом. С Монте Акуто он не решился обойтись в том же духе. Помявшись, он мотнул головой в сторону лежащего перед ним тела женщины.
— Ты ее знаешь, мастер?
— Знаю.
Уильям не опустил взгляд на убитую, а продолжал смотреть прямо перед собой.
— Она знала твоего сына?
— Да.
— Где был твой сын в канун дня святого Георгия? Позапрошлой ночью, мастер Уильям, со вторника на среду?
— Он был со мной, у нас дома.
— И твои слуги, конечно, подтвердят твои слова?
— Конечно подтвердят, но я охотно поклянусь на Писании, если моего слова недостаточно.
Болдуин улыбнулся обходительной любезности свидетеля, так явно противоречившей грубости надменного коронера.
— Я рад это слышать. Возможно, вместе с тобой поклянутся и слуги?
— Как скажешь, коронер.
— Твой сын желал эту девушку, так ведь? Они были любовниками?
Лицо Уильяма де Монте Акуто застыло, но от боли, а не от гнева.
— Мой сын был мужчиной. Девушка была мила и хороша собой, так что, возможно, ты прав.
— Тебе известно было о его ухаживаниях?
— Да, я догадывался.
— Он лежит здесь, убитый ударом в сердце. У нее в руке кинжал. Не могла ли она убить его, а потом себя?
Только теперь Уильям взглянул на коронера. Лицо его было застывшей маской горя.
— Мой сын мертв, а ты хочешь, чтобы я рассуждал о том, кто его убил?
Позже Болдуин сумел протолкаться сквозь толпу к Уильяму де Монте Акуто.
— Не уделишь ли мне минуту для разговора, друг мой?
— Что, тоже хочешь допросить, как этот недоумок-коронер?
— Нет. Я просто ищу истину — по приказу милорда епископа Стэплдона.
— Тогда разве может отказать тебе такой бедняк, как я? — саркастически отозвался Уильям. — У короля много советников, но мало кто пользуется таким уважением, как милорд епископ.
Саймон заговорил:
— Друг, у меня тоже сын. Прими мое сочувствие. Потерять сына — ужасно… а терпеть потом допрос этого коронера — невыносимо.
Уильям склонил голову.
— Я готов был снести ему голову с плеч.
— О твоем сыне… — прервал его Болдуин. — Когда ты заметил его отсутствие?
— В тот день, когда его нашли. В моем доме есть зал с верандами по обеим сторонам. Слуги спят под навесом между ними. Уильям спал в другом крыле дома и в последнее время… ну, между нами недавно вышла размолвка.
— Из-за чего?
— Из-за Джульетты, разумеется!
Гнев его, прорвавшись на мгновение, тут же угас, и он объяснил, помолчав:
— Мне не нравилась связь сына с нею.
— Вы с ее отцом когда-то были друзьями?
— Да, были. Но потом по его вине умерла Сесили, а он начал приобретать влияние и уже не желал иметь дело с простыми людьми, такими как я и мой сын. По его меркам, мы ничего не значили. Нет, он предпочитал проводить время с важными вельможами в их роскошных домах.
— В то время как ты…
— Я оставался там, где родился. Не отрывался от корней. Я в конечном счете простой человек. Рожден для службы и сам пробиваю себе дорогу в мире. Мое дело дает мне достаточный доход. А Генри Капун теперь рыцарь и называет себя другом Хью ле Диспенсера. Зачем я ему теперь?
— Кто мог желать зла твоему сыну?
— Только один человек, — угрюмо проговорил Уильям. — Генри Капун ненавидит меня и ни перед чем не остановится, чтобы меня погубить. Он мог убить Уильяма, просто чтобы причинить зло мне. Бедняга Уильям.
— Ты полагаешь, он и дочь мог убить, лишь бы добраться до тебя? — резко спросил Болдуин.
Уильям взглянул на него.
— Через него я лишился своей единственной любви. Моей Сесили. Она умерла, потому что слишком торопилась подарить ему сына. Она не готова была к новым родам после рождения малютки Джульетты, но этот дьявол всегда был ненасытным, и она снова забеременела. Роды убили ее.
— А его сын, Тимоти, — он от другой жены?
— Да, после смерти Сесили Генри женился на Эдит, и Эдит родила ему Тимоти, но она тоже умерла в голодный год семь лет назад.
— А все-таки, — настаивал Саймон, — он ведь наверняка любил дочь?
Уильям утер лицо ладонью.
— Прости меня, Господи, за эти слова, но я сомневаюсь. Он видел в ней вещь для продажи. Не более того. Если бы она стала для него бесполезна, он бы отбросил ее с той же легкостью, с какой отбрасывают сломанную трость.
Когда возчик подъехал к воротам, Джона послали за келарем. Лоуренс вел все дела с поставщиками провизии.
Джон увидел его среди людей, окруживших убитых и коронера, и уже бежал к нему, когда увидел, как к монаху подходят Саймон и Болдуин. Эти двое, с их непривычным выговором, чем-то тревожили его. Особенно рыцарь с такими черными, пронзительными глазами. Джон только надеялся, что Лоуренс не попадет в беду.
