Убрав браслет обратно в бумажник, она посмотрела на сестру и покачала головой.
— Ничего не понимаю!
— Кто они — эти люди? — спросила Фаун.
— Понятия не имею.
— Но почему их кошелечки оказались здесь?
— Я не знаю, Фаун, — раздраженно повторила Рути. — Я тебе не ясновидящая!
Губы девочки запрыгали, и Рути стало стыдно.
— Извини, — проговорила она, чувствуя себя последней мерзавкой. В конце концов, после исчезновения мамы у Фаун не осталось никого, кроме нее.
Рути знала, что никогда — даже в самом начале — она не была девочке «отличной старшей сестрой». Отчасти это происходило потому, что ее заставили присутствовать при появлении Фаун на свет. Когда у матери начались роды, акушерка всучила ей барабан — ритмичные удары, сказала она, должны помочь Элис тужиться. Рути била в барабан не слишком охотно — ситуация ее крайне смущала, и она чувствовала себя так, словно застала мать за чем-то противоестественным и постыдным. Когда же вопящая Фаун, наконец, оказалась в руках акушерки, Рути испытала острое разочарование: личико младшей сестры оказалось красным и сморщенным, как сушеный изюм. В нем не было ровным счетом ничего прекрасного; Рути новорожденная сестра напоминала личинку насекомого, хотя и родители, и акушерка в один голос утверждали, что Фаун — настоящая красотка.
Пока Фаун росла, Рути иногда играла с ней — в куклы, в наряжалки, в прятки, но делала это только потому, что на этом настаивали родители. Никакой сестринской привязанности к Фаун она не испытывала. Нет, не то, чтобы Рути совсем не любила сестру, однако из-за большой разницы в возрасте у них не было, да и не могло быть никаких общих интересов, не говоря уже о родстве душ.
— Извини, ладно?.. — повторила Рути. — От всего этого у меня просто голова кругом идет, понимаешь? — Она снова повертела в руках водительское удостоверение Томаса О'Рурка. — А права-то совсем старые, — заметила она. — Их нужно было продлить или обменять еще лет пятнадцать назад… — Покачав головой, Рути положила права назад в портмоне, потом засунула оба бумажника в пакет, а пакет положила в коробку.
— Если мама вернется, мы должны сделать вид, будто мы ничего не находили, понятно? — предупредила она. — Пусть это будут наш секрет, хорошо?
Личико Фаун вытянулось — похоже, она была готова разрыдаться.
— Ну, в чем дело? — Рути улыбнулась фальшивой улыбкой капитана школьной команды болельщиц. — Я уверена, ты не проболтаешься — я же знаю, как хорошо ты умеешь хранить секреты! Ведь ты так и не сказала мне, где вы с Мими прятались.
— Ты сказала — «если»!..
— Что-что?
— Ты сказала — если мама вернется! — Подбородок Фаун задрожал, а по щеке скатилась одинокая слеза.
Рути со вздохом поднялась с пола и, обняв сестру, крепко прижала к себе, чувствуя, как ее собственные глаза подозрительно защипало. В эти мгновения Фаун показалась ей какой-то очень маленькой и хрупкой. И очень горячей. Похоже, девочка заболевала, и Рути от бессилия сама едва не зарыдала в голос, но сумела справиться с собой. Первым делом нужно измерить Фаун температуру, решила она. И если та действительно окажется высокой — дать сестре тайленол и уложить в постель.
Бедная малышка! Заболела, да еще так не вовремя!..
Порывшись в памяти, Рути попыталась припомнить все, что делала мать, когда Фаун заболевала. Теплые носки с горчицей, тайленол, обильное теплое питье (в основном, настои трав, которые Элис собирала и сушила сама), дополнительное одеяло и, конечно, книжка сказок: только они могли примирить девочку с подобным издевательством. Впрочем, средства Элис обычно помогали — в свое время Рути испытала их на себе.
— Я просто оговорилась, на самом деле я хотела сказать — «когда». Когда мама вернется… — поспешно поправилась Рути. — Потому что она точно вернется! — добавила она самым оптимистичным тоном, но Фаун не отреагировала, не обняла ее в ответ.
— А вдруг она… не вернется? Вдруг она… не сможет?
— Сможет. Обязательно сможет. Она должна, потому что у нее есть мы… — Слегка отстранив сестру, Рути всмотрелась в ее лицо. — Как ты себя чувствуешь? Горлышко не болит?
Фаун не ответила. Ее глаза лихорадочно блестели, но смотрела она не на сестру, а на тайник в полу.
— Мне кажется, там есть что-то еще… — сказала она, и Рути снова опустилась на колени.
При ближайшем рассмотрении тайник оказался несколько глубже, чем она думала. Запустив в него руку, Рути извлекла на свет Божий что-то вроде небольшой книги.
«Гости с другой стороны: секретные дневники Сары Харрисон Ши».
Это действительно была книга в полинявшей, потрепанной суперобложке.
— Странно, — сказала Рути. — Хотела бы я знать, зачем кому-то понадобилось прятать в тайник книгу?
Рассмотрев обложку, она стала машинально перелистывать страницы. Внезапно ее внимание привлекли слова в самом начале: «Мне было всего девять, когда я впервые увидела «спящего»…» Заинтересовавшись, она пробежала глазами весь абзац.
— Что там? — спросила Фаун.
— Похоже, — медленно проговорила Рути, — та леди, которая написала эту книгу, считала, что существует какой-то способ оживлять мертвых. — Тема была мрачноватой, но Рути по-прежнему не понимала, почему мать предпочла держать книгу в тайнике.
— Рути, — неожиданно оживилась Фаун, — посмотри-ка скорей на эту картинку!.. — И она показала пальцем на последнюю страницу суперобложки.
Рути перевернула книгу и впилась взглядом в черно-белый снимок, под котором было написано: «Сара Харрисон Ши возле своего дома в Уэст-Холле, Вермонт».
На снимке была запечатлена какая-то женщина с растрепанными волосами и тоскливым взглядом, стоявшая перед белой дощатой стеной типичного фермерского дома, который Рути узнала почти мгновенно.
— Не может быть! Это же наш дом! — воскликнула она. — Выходит, эта леди жила здесь до нас.
Кэтрин
Кэтрин всегда считала, что если она все делает правильно, работа начинает спориться, а детали композиции, словно по волшебству, сами собой складываются в единственно возможном порядке. Раскрыться полностью, выпустить на волю инстинкты и интуицию — вот в чем, по ее глубокому убеждению, состояла задача каждого истинного художника.
Но сегодня все шло наперекосяк. Тщетно Кэтрин пыталась начать работу над новой шкатулкой — все, что она ни делала, было не то и не так, а любое решение давалось ей с огромным трудом. Например, Кэтрин никак не могла сообразить, что лучше — использовать фотографию Гэри, как она поступила в предыдущей работе, или сделать похожую на Гэри крошечную куклу, которая будет сидеть за столиком напротив женщины с косой? И что поставить на сам столик, какие блюда? Выбрать меню для последнего обеда Гэри казалось ей делом очень ответственным и важным, ведь от этого зависит настроение. Что он ел в действительности, она не знала, как не знала и многого другого, а это означало, что при изготовлении шкатулки ей придется полагаться на свое воображение буквально во всех деталях, тогда как раньше она многое воспроизводила по памяти.
