— О чем? — хмурясь и пытаясь преодолеть робость, уточнила я.
— О времени, я полагаю, — слегка пожал он плечами. — О такой необычной и нелинейной субстанции, как время.
— Вы хотите знать, как получилось… — сообразила я, но менталист оборвал меня недовольной гримасой и жестом.
— Нет, вот знать я сейчас точно ничего не хочу, знаний мне пока достаточно, — проговорил он. — Время, девочка, это часть мира. И точно так же, как остальные части мира, оно предстает перед нами таким, каким мы желаем его видеть. Может стремительно мчаться, может замирать, может пропадать целыми тысячелетиями, проходя мимо. Иногда очень хочется его подогнать, а довериться его размеренному течению бывает невообразимо трудно, но… главное помнить, что у нас его ровно столько, сколько мы сами захотим. У короткоживущих людей и орков — в метафизическом смысле, а у нас, Перворожденных, в самом что ни есть прямом. Для них спешка оправдана: им за мгновения приходится делать то, на что мы можем позволить себе отвести пару-тройку лет или даже веков. А для нас… одно дело, когда вопрос касается жизни и смерти, когда к тебе летит пуля или вот-вот рухнет дом… Но когда приходит момент выбирать свою судьбу, поспешность обычно приводит к краху.
— К чему вы все это говорите? — мрачно уточнила я, потому что маг замолчал, испытующе глядя на меня.
— Ты знаешь, — с легкой ироничной улыбкой кивнул он. — Но боишься признаться. Юность очень любит громкие слова и короткие однозначные ответы, только на некоторые вопросы ответов не существует вовсе. Просто потому, что, если бы они были, жизнь не имела бы смысла. Например, такой на первый взгляд простой вопрос — «кто виноват?». Кажется, все просто: ткни пальцем в того, кто отдавал приказы, и попадешь верно. Но что в это время делали остальные? Почему они ничего не пытались изменить? В том, что касается каждого, виноват каждый. Тот, кто остался в стороне и наблюдал. Тот, кто послушался приказа. Тот, кто его отдавал. Тот, кто вынудил или способствовал появлению этого приказа. Однозначного ответа нет, как нет однозначной, единой для всех истины, абсолютной свободы, незапятнанной чести и совершенства. Нет только черного и только белого, есть полутона и переходы, есть равновесие и стремление к нему. Но если ты хочешь, чтобы я сказал прямо, я скажу: не спеши, принимая решение за себя и за него. — Он красноречиво кивнул на дверь, за которой скрылся Бельфенор.
— Почему именно я? — пробормотала неуверенно.
— Потому что он свое решение уже принял. Может, не до конца осознал, но — принял.
— Правильное? — против воли вырвалось у меня, а менталист усмехнулся.
— Это как раз один из тех вопросов, о которых я говорил. Правда, как и счастье, понятие относительное.
Стихийник вернулся в звенящую тишину и окинул нас подозрительным взглядом. Но эль Алтор был безмятежен, Инталор вообще спал, свернувшись калачиком и устроив голову на бедре деда, а я… не знаю, но вряд ли я выглядела обиженной. Фель с одеялом в руках шагнул к сидящим на диване, но менталист отрицательно качнул головой и красноречиво кивнул в мою сторону. Подмывало исключительно из духа противоречия отказаться, но я шикнула на себя. Ну в самом деле, какая трагедия — обо мне проявили заботу! Лучше, конечно, гордо стоять в углу и дуться невесть на что, чем с комфортом сесть.
Не нарушая тишины, я благодарно кивнула, забрала у светлого одеяло и устроилась на нем в кресле, подобрав под себя ноги.
— Почему он так быстро заснул? — Бельфенор тоже сел, продолжая с недоумением переводить взгляд с меня на менталиста и обратно.
— Магия. Ему это нужно, он очень вымотан, — проговорил эль Алтор, бережно сжав плечо мальчика.
— Но с ним все будет в порядке? — уточнила я. Менталист бросил на меня насмешливый взгляд, явно намекая на предыдущий разговор, но все-таки ответил, не вдаваясь в подробности:
— Он вылечится.
— А что с ним? — полюбопытствовал Фель. — То есть очевидно, что он нездоров, но мне главным образом непонятно, почему он шарахался ото всех, кроме меня и Тилль?
— Он очень истощен — и физически, и морально. Несколько тяжелых травм: гибель родителей, война, одиночество… все это не могло не наложить отпечаток. А вот последний вопрос очень простой, вы для него заняли место родителей. Не на сознательном уровне, понятное дело — он ведь помнит, что они погибли, а внутри, в подсознании. Двое взрослых светлых эльфов, способных защитить, смутно похожих на те образы. Я не заглядывал так глубоко, но, думаю, Таналор просто предупредил его, что вокруг опасно и надо держаться родителей, никуда не уходить от них и постараться не общаться с местными, а поскольку это распоряжение стало буквально последним заветом отца, он выполнял его неукоснительно и как мог, — пояснил менталист и развел руками. Говорил он спокойно, но боль и тоску выдавали глаза. — Мальчик ведь интуитивно понимает, что оставаться одному нельзя, но глубокий внутренний запрет на общение со здешними жителями остался. Он придет в чувство, просто не сразу. А теперь, если не возражаете, я бы хотел немного побыть с ним вдвоем…
— Да, конечно, — чуть не хором отозвались мы оба и поспешили подняться со своих мест.
— Бельфенор, если не сложно, оставь огонь? — Менталист поднял вопросительный взгляд на стихийника, и тот молча кивнул, открывая дверь и ожидая, пока я выйду.
— С ним все будет хорошо? — спросила я уже у Бельфенора, спеша нарушить молчание, когда за нашими спинами закрылась дверь.
— Эль Алтор справится, — уверенно ответил светлый и вдруг вновь поймал меня, не давая сделать шаг. — Не убегай, — проговорил тихо, прижимая к себе обеими руками, и я опять почувствовала под лопатками размеренный стук его сердца. — Пожалуйста. Там гроза, и ты опять замерзнешь.
— Фель, пусти, — неуверенно попросила его. — Мне нужно…
— Давай ты подумаешь обо всем утром? — Он не позволил договорить, и опять я растерялась — как у него получалось понимать все с полуслова? Даже не слова — с полумысли. — Тилль, я знаю все, что ты можешь мне об этом сказать. Я могу сказать тебе то же самое и кое-что добавить от себя, но… кому от этого сейчас станет лучше? Мы обязательно поговорим, что-нибудь решим, до чего-нибудь договоримся, но — утром, хорошо? Ночные разговоры и ночные мысли приходят из-за Грани и часто ведут за нее же. А я… может быть, глупо цепляться за пустоту, но туда я все равно не хочу. Даже если она зовет очень настойчиво.
Его слова будто эхом отдавались у меня в груди. Что-то упрямое там, внутри, все эти годы отчаянно цеплявшееся за жизнь даже тогда, когда та была мне не нужна и даже противна, радостно откликнулось на эти слова, чувствуя в них отражение себя и неожиданную поддержку. Может, душа?
И вновь он понял все даже прежде, чем я призналась в этом самой себе, и без слов подхватил меня на руки. Осталось только уцепиться за широкие плечи, прижаться лбом к виску и зажмуриться, наслаждаясь теплом и мгновением покоя. Мне действительно нужна была передышка. До утра — хорошо, пусть до утра, но я просто не могла больше думать и колебаться между долгом, принципами, памятью и желаниями. Хотелось довериться течению и позволить ему нести меня куда угодно. И если там, впереди, обрыв с водопадом… да и боги бы с ним, в самом деле! Но сил барахтаться и плыть дальше у меня просто не осталось.
