— А и крещусь! Крещусь непременно! — кричал каждый вечер князь, напившись. Протрезвев, смеялся над сказанным.
Анастасий больше к нему не приходил, а силой его князь приводить опасался. Старик, предавший, по мнению князя, свой город и не считавший себя предателем, его пугал непонятностью своих мыслей и действий.
Дружина бездействовала и не понимала, чего медлит князь. Вздумали было дружинники язычники-русы грабить город, но дружинники-славяне, все крещённые ещё в Киеве, бестрепетно повесили нескольких мародёров, и грабежи прекратились.
Христиане из войска Владимира вели себя совершенно независимо. Каждое утро они, оставив караулы при лагере и оружие, шли в православные храмы, которых было несколько, и стояли длинные греческие службы. Хитрые греки привезли или вызвали откуда-то болгарских священников, и служба шла по-славянски.
Князь понимал, что начинает терять власть. Но всё так затянулось, запуталось, и, как выйти из создавшегося положения, он уже не представлял. Всё меньше воевод сидело за его столом, потому что уводили они свои дружины малые назад, в Киев. А князь всё медлил, всё чего-то ждал. И каждый вечер напивался!
Его подняли утром криками:
— Князь, греки Анну привезли!
С трудом подняв похмельную голову, он вышел на террасу дома, откуда было видно море и пристань.
Море сияло ослепительно, к пристани бежали мальчишки. Владимир разглядел высокую фигуру Анастасия и нескольких монахов в чёрном рядом с ним. Перевёл взгляд дальше, в море. В утренней дымке по сине-зелёной глади шли три корабля, ослепительно сияли белые паруса.
— На котором Анна? — спросил он дружинника, державшего таз с водой для умывания.
— Должно, на том, что в середине... — ответил тот. — Вон, где вёсла красные.
— На том? — спросил князь, указывая пальцем. И в эту минуту точно стальная игла ударила его в затылок. Как подкошенный, он повалился на пол. Все, кто был на террасе, кинулись к нему.
— Кто меня? — еле ворочая вдруг онемевшим языком, спросил князь.
— Что? Что?
— Кто меня ударил? — повторил Владимир, пытаясь скрюченными пальцами схватиться за мраморные плиты пола. Но пальцы только скребли полированный камень.
Расписанный цветами и птицами потолок стад гаснуть в глазах князя.
— Темно, — сказал он.
Воевода, склонившийся над ним, увидел, как странно выпученные глаза князя заливаются кровью.
— Допился! — сказал кто-то в толпе придворных, которые стояли будто заколдованные и даже не пытались помочь. Хлопотали только несколько слуг.
— Перст Божий, — вдруг громко прозвучал голос какого-то воеводы-христианина.
* * *
Когда, загоняя лошадей, а сначала проходя на ладьях пороги, с бешеным для себя риском Добрыня и Муромец примчались к Владимиру, он уже ходил, речь его была ясна, но слепота не проходила.
Странно было видеть Илье князя Владимира, неподвижно сидящего на троне, с чёрной повязкой на глазах. Князь почти ничего не ел. Осунувшееся лицо его резко отличалось от того, каким было прежде. Раньше он не мог усидеть — вскакивал, подбегал к воеводам и боярам. Сейчас сидел неподвижно, мучительно вслушиваясь в то, что происходило вокруг.
— Теперь ведь с начала всё начнётся! — сказал он Добрыне. — Князь — слепой, шутка ли? Все супостаты мои снова славян возмутят, и пойдёт всё вразнос.
Добрыня что-то гудел, утешая князя, мол, что ты так печалишься — пройдёт, и не такое ещё заживает.
— Бывает, так в бою по голове перепояшут — сколь дней слепой да как неживой лежишь, а ничего — проходит! — рокотал он, гладя племянника по голове. — Пройдёт. Илья вон сколько в расслаблении был, а вишь как поднялся! И ноне тоже. Ведь из Тьмутаракани его чуть не замертво привезли, а ничего — жив здоров, лучше прежнего! Так ведь, Илюша?
— Не так, — сказал, как печать поставил, Илья. — Я не в болезни был, а в испытании. Господь мою веру испытывал. И поднял меня от одра болезни, чтобы я ему иную службу служил. И тебя Господь испытывает! Но помни, князь, долготерпение его на исходе. Многими милостями ты награждён, а к истине никак не обратишься. Вот Господь тебя, как ребёнка несмышлёного, в затылок перстом и ткнул! Дабы ты опомнился! И пущего греха не сотворил!
— Я на корабли, что Анну привезли, смотрел, — тихо сказал князь.
— Стало быть, ты и видеть её недостоин! — безжалостно продолжал Илья. — Везут к тебе девицу чистую, а ты сам каков есть?
— А я таков и всегда был! — без прежнего задора ответил князь. — Что же за других кары не было?
— Будет и за других! — уверил Илья. — А эту от тебя Господь сохраняет. Её ведь силой к тебе везут. А ей каково? А она христианка ревностная — вот Господь и защищает чад своих!
— Я крещусь! — сказал Владимир.
— Слыхали! — не поверил Илья.
— Завтра крещусь!
— До завтра-то эвон сколь времени! Возьмёшь да в ночи, как свинья, и сдохнешь. Немедля надо креститься. И обратиться к образу Божию!
— Ну сейчас так сейчас! — сказал князь, нашаривая рукой подлокотники кресла и вставая.
— А мы? — закричал Добрыня. — А мы-то? Дай хоть помыться!
— А что вы? — не понял Владимир. — Мы ж тоже с тобой креститься будем! Много таких сыщется! Вся русь!
Дружина Владимира уже была крещена чуть не на треть. Оставались некрещёными половина славян и все русы, составлявшие род гвардии при князе. Но пример христиан и полное нестроение в стане язычников, постоянные разговоры о Церкви, присутствие православных воевод — таких, как Илья Муромец и Сухман Одихмантьевич, — привлекали к православию многих. Они бы давно крестились, да боялись гонений.
Сейчас же словно огонь небесный промчался по всему лагерю. Ночью никто не спал! Верные себе, истопив в ямах бани, мылись и хлестались вениками славяне. Обряжались в белые рубахи, кои у каждого в обозе были, сохранялись на случай смерти и погребения. Весть о том, что слепой князь собирается креститься, была передана Анне на корабль, и она отважилась сойти на берег среди киевской дружины.
Рано утром двинулась огромная процессия к православным церквам Корсуни.
Выстояв службу и выйдя при оглашении, русы с князем во главе переоделись в белые рубахи. Епископ Корсунский, видя такое количество крестящихся, призвал помощь от монахов соседнего монастыря, призвал священников, которые сопровождали Анну.
В огромную купель была налита вода, и во время обряда крещения и князь, и епископ стояли в воде.
— Повторяй за мной! — приказал епископ. — Верую!
— Во Единого Бога Отца, Вседержителя... — Верую! — исступлённо закричал князь, повторяя слова Символа веры.
— Во имя Отца! — провозгласил епископ, окуная князя с головой. — И Сына! И Святого Духа!
