Сибилле ещё долго казалось, что там, на другом конце Земли, все эти годы живёт стройная высокая девушка в костюме цвета хаки, сомбреро и красном шейном платке. Маленькая Мария видела мать очень редко, но каждый визит Кармен-Кристины, простая прогулка за руку по пляжу превращались в настоящий праздник.
Голубые глаза и светлые локоны девочки приводили в восторг темпераментных смуглых потомков испанцев и индейцев. Какие-то молодые парни, встав кругом, хлопали в ладоши, а двухлетняя Мария пыталась танцевать, подражая маме. Но спотыкалась, падала, плакала от обиды. И тогда эти же юноши, чтобы утешить её, подкидывали кверху, передавая из рук в руки.
А потом мама, отбросив шляпу за спину, тащила дочку на спине, подхватив под колени. И совсем рядом разбивались о скалы громадные волны, осыпая их тёплыми брызгами. Мама смеялась, сверкая зубами, и прямо в одежде кидалась навстречу прибою…
… Сибилла вышла из автобуса на площади Победы, жадно вдохнула пахнущий морем воздух, которого так не хватало в Москве. И на побережье Тихого океана, где она впервые открыла глаза, и в Швеции, где жила после, неумолчный гул прибоя доносился сквозь стены дома, провожая её ко сну и встречая по утрам. Нежданно-негаданно она оказалась на противоположной стороне света, и никак не могла понять, почему вместо весны за окном вдруг оказалась осень. И очень долго не верила, что в жарком январе здесь воет пурга, валит снег. Рождественская ёлка стоит вся в инее, а на улице очень холодно.
Потом ей понравилась новая родина, и Мария стала Сибиллой. Всё реже спрашивала она о маме у печального отца и ласковой неторопливой Амалии, потому что знала — взрослые или соврут, или промолчат. И только много позже, собираясь на Ближний восток, она приехала в Сантьяго к старенькой больной бабушке Хуаните и узнала, как на самом деле погибла её мать. И поняла, почему отец каменел лицом, когда вспоминал об этом.
Убеждённый социал-демократ, Харальд Юхансон не приветствовал чрезмерного левачества. Но своей Кармен-Кристине он прощал любые перегибы и только просил её быть осторожнее. А та отвечала, что о себе думают одни трусы, а нужно бороться. Писать статьи, разоблачать правых, саботажников, попов и «горилл»-военных. Последние, будучи прикормленной элитной кастой, плетут заговоры против президента Альенде. А товарищ президент осуществляет вековую мечту бедного народа о справедливости и счастье.
И хотя она. Кармен-Кристина, никогда не голодала и не нуждалась, всем сердцем сострадала обездоленным. Почему у одних детей, как у них с братом, было всего вдоволь, даже пони и яхта, не говоря уже об автомобилях, а у других нет и кружки молока? Ведь и те, и другие дети ещё ничего сами не сделали для себя. Просто одним повезло, а другим нет, и это ужасно.
Таких же взглядов придерживался и её младший брат Рауль-Педро, который скончался в концлагере на одном из безлюдных островов Магелланова пролива. Бабушка показывала Сибилле его фотографии. Именно на Рауля-Педро Вальдеса был больше всего похож Стефан. Правда, дядя был невысокого роста, и не так широк в плечах, как его внучатый племянник…
Журналистка и общественный деятель, Кармен-Кристина могла при случае выхватить из кобуры пистолет. Её вера в «товарища президента» заменяла веру в Бога, и потому девушка было обзавелась сворой могущественных врагов. Именно они в сентябре семьдесят третьего и совершили переворот. А потом очень удивились, узнав, что эта сумасшедшая не бежала из Чили вместе с мужем-шведом и дочерью, а осталась со своими товарищами, которые не имели такой возможности.
Кармен-Кристина не желала, не умела бояться. Даже на Национальном стадионе, превращённом в концлагерь, она продолжала верить в победу. Она была так бесстрашна и остра на язык, что взявшие верх путчисты испытывали невольный трепет перед «красной фурией». Им казалось, что пока девчонка жива, успех непрочен. Оглушённый случившимся народ может под влиянием пламенных речей восстать, и потому ни в коем случае нельзя оставлять сеньору Вальдес де Юхансон в живых.
И много лет спустя пролитая в застенках кровь возродилась в ней, Сибилле-Марии, и трёх её детях. А нынче снова пролилась — уже на русской земле. Сибилла верила в загробную жизнь и потому переживала за папу, который видит всё это с небес и плачет, как плакал здесь по Кармен-Кристине. Но зато теперь они там вместе! Папа, когда умирал, пробормотал непослушными уже губами: «Ухожу… к Кристе!» и счастливо улыбнулся.
… Сибилла поднималась по скользким, заснеженным ступеням «Пулковской», пересекала просторный, уставленный диванами и креслами холл, ждала у стойки на ресепшене, за которой клевала носом толстая тётка с бейджиком на необъятной груди. Удивившись, что иностранка прибыла без багажа и сопровождающих, тётка направила её в забронированный номер.
А сама, позёвывая, отправилась дремать за приоткрытую дверь, потому что вдалеке радио просигналило полночь. Войдя в номер, Сибилла заперлась изнутри и устало села в кресло, поставив саквояж на пол. Тонизирующий препарат продолжал действовать, и можно было принять душ. Последний раз это удалось сделать на Кипре, где сел для дозаправки их самолёт и задержался на сутки.
… Папа баловал её, обожал до безумия. Но всегда был занят, словно за работой пытался забыться, уйти от страшного прошлого. Сибилла-Мария в сопровождении верной Амалии следовала за ним повсюду — в Австралию, в Индонезию, в Бразилию. А после все возвращались в Швецию, в родовое гнездо Юхансонов.
Сибилла, переучившаяся в школах едва ли не при всех шведских дипмиссиях, обнаружила помимо потрясающих внешних данных способности полиглота. Более того, она с фотографической точностью запоминала символы, цифры и самые разные рисунки. Казалось, не было дарований, которыми Господь обделил бы дитя мученицы, воздавая должное её жертвенному подвигу.
Сибилла зажигательно танцевала, бегала, стреляла, прыгала с вышки в воду и с самолёта — с парашютом. Потом она перепоясала своё белое кимоно чёрной лентой, символизирующей успехи в занятиях карате. К семнадцати годам девушка знала уже пять языков и готовилась освоить столько же. Только русский плохо давался ей, да ещё венгерский, который слыл среди европейских языков самым трудным.
— Когда ты поймёшь всю прелесть текстов Высоцкого и оценишь его стиль, считай, что овладела русским в совершенстве! — сказал ей много позже Лёва Райников, который и помог в конечном счёте справиться с неподъёмной задачей. Сибилла, которая понимала даже быструю разговорную речь, не могла осмыслить песню Высоцкого «Лукоморья больше нет». А ведь часто повторяла её, начиная с самого первого слова.
Лёва втолковывал жене, что лукоморье — это всего лишь морской залив, вроде Финского. А «пропить долото» значит продать его и напиться на вырученные деньги. Сибилла же ломала голову, не представляя, каким образом можно выпить твёрдый предмет…
Кроме Амалии, у Сибиллы были ещё две няни. Потом за дело взялись гувернёры и преподаватели, и в одного из них тринадцатилетняя девочка влюбилась. Правда, она не добилась взаимности. Тот не пришёл на вечеринку по случаю дня рождения Сибиллы, и тем же апрельским вечером она полоснула себя по венам осколком разбитого зеркала. После хирургического отделения госпиталя она надолго угодила в нервную клинику — детский организм не выдерживал сумасшедших нагрузок и первых разочарований.
