Ну как «уверен»? Почти на сто процентов уверен. Почти.
Ведь объект класса «Вара» – это объект класса «Вара».
Эту базу со всеми ее секретными лабораториями и производствами клоны могли строить десять лет, а могли – двадцать. Они грызли лед, дробили породу, заливали по дорогущим астроинженерным технологиям тысячи кубометров бетона, тянули кабели…
Зачем?
Чтобы русский десант захватил базу за несколько часов? Чтобы пользовался ею невозбранно?
Нет. Конкордианские инженеры наверняка получали от товарищей из «Аши» – или как там называется у клонов самая главная госбезопасность? – всякие острые вопросы. Насчет того, как штурмовые группы врага отсечь от главных сил, где полить их пулеметным душем, какие ловушки для них подстроить…
И, пожалуй, трудно было поверить в то, что фугасы в виде выложенных на видное место бомб «Рух» со сравнительно простой схемой подрыва – это единственная форма минирования Вары-20. Трудно было поверить… Если предварительно – хорошенько по-думать.
Растову было очень интересно, какое именно впечатление произведет на Илютина сообщение Лунина. Но стоило пробиться к майору ГБ сквозь кольцо окружающих его людей в желтых скафандрах, стоило только сказать «Тут мой замкомроты доносит…», как Илютин, предупредительно вскинув руку, отбежал от Растова, точно от чумного.
Стало быть, получил вызов от кого-то из своих и отошел поговорить.
Выслушав своего невидимого собеседника, Илютин переключил режим связи и очень четко, безо всяких «гм-гм», приказал:
– Внимание всем! Организованно выходим. Нигде не задерживаемся, ничего не берем. Точка сбора – первый блокгауз на поверхности, за воротами базы.
Все присутствующие, не переспрашивая, бодро потопали на выход.
Увы, «лунная походка» не давалась многим, а потому от излишнего усердия к потолку взлетал – как давеча Растов – едва ли не каждый второй.
– Что, товарищ майор, – полюбопытствовал Растов, предусмотрительно переключив рацию на «приват», – получили сведения о дополнительном минировании базы?
Кажется, этим вопросом ему удалось Илютина по-настоящему впечатлить.
– Откуда вы знаете?! – воскликнул он с ударением на «вы». Дескать, «да кто вы такой, чтобы получать подобную информацию так быстро?!».
– У меня свои каналы, – ответил Растов уклончиво, ему хотелось позлить неучтивого госбезопасника.
– Товарищ гвардии майор, я спрашиваю не ради праздного любопытства и прошу вас ответить мне по существу.
Растов снизошел и в двух словах пересказал то, что услышал от Лунина.
– А вам кто сообщил? Саперы? – спросил Растов напоследок.
– Все гораздо хуже. – Илютин покачал головой. – Идемте, идемте…
С этими словами майор увлек Растова с мостика перед «аквариумом». Как два капитана, они покидали обреченный корабль последними, дождавшись ухода команды и пассажиров.
– Информация совершенно секретная… но вам можно, – продолжал Илютин на ходу. – Мы сели в лужу. Хорошо так сели, с размаха… Схема минирования Вары-20 получена нами от противника.
– В смысле, захвачена?
– Если бы захвачена, Константин! Получена! Ее две минуты назад переслали нешифрованным пакетом с борта конкордианского тральщика «Сашав» непосредственно перед уходом корабля в Х-матрицу! За личной подписью Хабада, верховного заотара Конкордии!
Растов ничего не понимал.
– Зачем переслали?! Может, это деза?
– Никакая не деза, уже начали проверять! Над каждой обследованной бомбой «Рух» в потолок вмуровано мощнейшее ИВУ! Которое, со всей определенностью, имеет сложную систему дистанционного подрыва! И систему эту мы не можем полностью заблокировать! По крайней мере – быстро!
– То есть, выходит, клоны могли нас взорвать в любую секунду?
– Могли и могут. – Растову послышалось, что Илютин нервно хихикнул. – Но – не станут.
– Однако же эвакуацию вы объявили?
– Для проформы я обязан. Иначе меня выгонят со службы.
– А откуда такая уверенность, что клоны взрывать не станут?
– Это своего рода сообщение. Не взорвав фугасы Вары-20 и оставив всех нас в живых, верховный заотар Хабад тем самым кое-что говорит нам.
– Что?
– Когда-нибудь поймем.
– То есть вы не знаете?
– Нет.
Все было кончено.
А когда все кончено в бою – значит, все началось для ужина.
Подтянулась мотопехота. Растов с санкции комполка сдал Мирошнику охрану боевого участка. После чего майор вместе со своими молодцами по праву завоевателя занял самый комфортабельный блокгауз неподалеку от входа в тоннель.
В ходе штурма базы возле него не взорвалось ни одного снаряда. Воздушный шлюз блокгауза гонял атмосферу туда-сюда исправно, на бронестеклах не было ни царапины.
Внутри работали и печки, и кондиционеры, «и все прочее СЖО» – как выразился Игневич, разумея системы жизнеобеспечения. Учитывая, что планетоид Фраский-Лед не имел атмосферы, а средняя температура его поверхности составляла 125 градусов ниже нуля по Цельсию, теплый и светлый островок привычной жизни для измотанных танкистов Растова был бесценным подарком судьбы.
Помор сразу же побежал пользоваться «прочим СЖО» – у мехвода от нервов прихватило живот.
Растов с командирской степенностью посетил отхожее место. Мысленно похвалил клонов за его идеальное санитарное состояние, поругал за низкое качество туалетной бумаги и мыла.
Майор уже собрался выходить, когда на приоткрытой двери технической каморки со швабрами заметил яркое пятно.
На мгновение показалось: кровь.
Подошел поглядеть поближе. Вздохнул с облегчением: всего лишь пропагандистский плакат.
Самых ярких, самых контрастных красок клоны никогда не жалели, а тут художник вообще словно взбесился. Собственно, ничего кроме красного, черного и желтого он использовать для передачи своего художественного сообщения не пожелал…
Во весь плакат пылали алые небеса, освещенные багровым солнцем. Вырастая из пламени пожаров, возвышалась почти до самого солнца огромная черная машина на длинных высоких ходулях.
Машина нависала над человеком. Человек на ее фоне был совсем невелик – так, землеройка перед цаплей.
Герой был облачен в желтый гермокостюм, по покрою близкий к российскому танковому. Но следовало думать, что раз плакат клонский, то и униформа – клонская. По крайней мере, по мнению художника.
В поднятой руке танкист держал пистолет. Он целился в шагающую машину супостата.
От всей его фигуры, от этого жеста веяло обреченностью и мужественным упрямством.
